Дорога моей земли

Ни уходящих в небо крыш,
ни соблазнительных афиш,

ни коммунальных милых сцен,

ни разговоров
о сногсшибательности цен
таксомоторов,

ни привокзальной суеты,

ни гвалта рынка —
здесь просто воздух, и цветы,
и кваса крынка.

Здесь мрак, летящий от холмов, —

жары спасенье
да избяное от громов
землетрясенье,

да улочкой бегущий скот,

да поединок
с гусиным клювом у ворот
сквозных дождинок,

да сумерек ночных вино —

его броженье,
да воробьиное в окно
зари вторженье…

Мы знали говор этих строк

стихов отменных
до первых фронтовых тревог —
дорог военных.

Глубокий гусеничный след

в моей долине:
он был вчера — сегодня нет
его в помине.

За эти радостей и бед

четыре года
суровей стала на сто лет
моя природа.

На ней лежит печать войны:

в закате клены.
Не пушками ль опалены
деревьев кроны?

Я узнаю, я узнаю,

и я объемлю
душою всей — ее, мою
родную землю.

Родную — с клеком журавлей,

с зарею свежей
озерных — в молниях траншей —
левобережий,

со взрытым бомбой большаком

в полях совхоза,
с простреленным насквозь дубком
у перевоза,

с бессмертьем горестных минут

пред ясным списком
имен стрелков, лежащих тут,
под обелиском,

с комбайном шумным на полях

державы хлебной,
с Уралом, рвущимся сквозь шлях
ковыльных гребней…

Я узнаю, я узнаю,

и я объемлю
душой всей — ее, мою
родную землю.

Ее. Мою.

Я вижу в ней —
в бессмертной тверди —
свет коммунизма, что сильней
врагов и смерти!

1946 г.

Шуточное послание друзьям

В тыщу девятьсот восьмидесятом
выйдут без некролога газеты.
Я умру простым, как гвоздь, солдатом,
прошагавшим в битвах полпланеты.

Я умру — вы на слово поверьте —

вашим верным, вашим прочным другом,
со спокойной мыслью, что до смерти
всем врагам воздал я по заслугам.

В том году, как броневик, суровый

3ИС-107 пройдет по Сивцев-Вражку,
буду я лежать, на все готовый,
с крышкой гробовою нараспашку.

И студент последней самой моды

скажет, проходя по переулку:
— В силу диалектики природы
он ушел из жизни на прогулку.

Я студенту возражать не буду —

мысль сухая, трезвая, благая:
некрасиво бить в гробу посуду,
истиной наук пренебрегая…

Утром в девятьсот восьмидесятый,

под синичий писк, под грай вороний,
домуправ гражданскою лопатой
намекнет на мир потусторонний.

Вот и стану — запахом растений,

звуком, ветром, что цветы колышет…
Полное собранье сочинений
за меня сержант Петров напишет.

Он придет с весомыми словами,

с мозгом гениального мужчины.
Если он находится меж вами,
пусть потерпит до моей кончины.

Констанца, 1946 г.

«Я взвешивался в детстве…»