Дорога на Астапово [путевой роман]

И всё потому, что поэзия возникала из ничего, из старых текстов, из пылинки на ноже карманном, из автомобильного выхлопа на просёлочной дороге, из (я обернулся на Директора Музея) руинированных церквей посреди России и из сочетаний переосмысленных слов.

Все мы писали один путевой журнал.

Астаповский кремль 14 ноября Астапово — Чаплыгин — Скопин

Прошлое не мёртво. Оно даже не прошлое.

Уильям Фолкнер

Суровое место Астапово по имени Лев Толстой. Кафе «Софья». Левтолстовцы. Танк «Иосиф Сталин» вместо Мавзолея. Исчезновение Толстого

Мы въехали в Астапово, как больной на своей каталке в операционную, полные тревожных ожиданий. Как я уже говорил, тут всё просто: если станешь шаг за шагом повторять чужой смертный путь, то немудрено самому отдать в итоге концы. Впрочем, въехали на самом деле в посёлок Лев Толстой, центр Левтолстовского района. Название пишут тут по-разному: то раздельно, то слитно, а то и через дефис.

Был поздний вечер, и мы, устроившись в старой гостинице, сразу повалились спать.

Толстого сняли с поезда в 6:35 и отвели в зал ожидания. Дочь Александра рассказывала потом: «Когда мы пришли на вокзал, отец сидел в дамской комнате на диване в своём коричневом пальто, с палкой в руке. Он весь дрожал с головы до ног, и губы его слабо шевелились. Я предложила ему лечь на диван, но он отказался. Дверь из дамской комнаты в залу была затворена, и около неё стояла толпа любопытных, дожидаясь прохода Толстого. То и дело в комнату врывались дамы, извинялись, оправляли перед зеркалом причёски и шляпы и уходили… Когда мы под руки вели отца через станционный зал, собралась толпа любопытных. Они снимали шапки и кланялись отцу. Отец едва шёл, но отвечал на поклоны, с трудом поднимая руку к шляпе»[156].

И вот его привели к домику начальника станции.

Об этом пишет Олеша: «Начальника станции, в комнате и на постели которого умер Лев Толстой, звали — Озолин. Он после того, что случилось, стал толстовцем, потом застрелился. Какая поразительная судьба! Представьте себе, вы спокойно живёте в своем доме, в кругу семьи, заняты своим делом, не готовитесь ни к каким особенным событиям, и вдруг в один прекрасный день к вам ни с того ни с сего входит Лев Толстой, с палкой, в армяке, — входит автор „Войны и мира“, ложится на вашу кровать и через несколько дней умирает на ней. Есть от чего сбиться с пути и застрелиться»[157]. Впрочем, про Озолина говорили и другое — что он кончил свои дни в больнице для душевнобольных. Через год после того, как в его доме умер Толстой, с Озолиным случился инсульт, он три месяца пролежал в Пироговской больнице, оставил службу и уехал в Саратов. Другие биографы замечают, что Озолин в начале 1913 года умер там в своей квартире. Легенды мутны и неточны, и их детальное рассмотрение ни к чему хорошему не приводит.

Толстой был бог. И многие люди относились к этому обстоятельству без удивления. Их удивляло, наоборот, что другим людям это неясно.

Вот если к тебе приносят истекающего кровью Христа и апостол попросит тебя не мешаться под ногами, что ты ответишь? Я — начальник станции, скажешь?

Бывают, конечно, попытки. Маковецкий, скажем, вспоминал, что латыш Озолин и его жена, саратовская немка, как-то не сразу обрадовались постояльцам: «Я просил начальника станции взять отпуск и перебраться с семьей куда-нибудь. Нужен воздух, тишина, место для нас, ходящих за Л. Н. Но ему и особенно его жене это показалось до того неожиданным; покрутила головой: это невозможно».

Жена — особое дело. Жёны всегда сомневаются в человеке, которого внесли или ввели в дом, разрушая хрупкое благополучие. Они чутки к будущему.

Толстой умирал.

Жизнь была устроена жестоко и мудро.

Итак, Толстой умирал смертью бога. Одного из тех нормальных богов, которые существовали в античности.

После смерти его тянули в новые времена, и тянули часто. Даже иностранцы: Томасу Манну казалось, что мировая война не смогла бы начаться, если бы Толстой был жив. Правда, история с этой фразой и её точной формулировкой темна, известна по воспоминаниям детей Манна, Эрики и Клауса; насколько они точны, непонятно. 2 августа 1914 года, узнав о начале Первой мировой войны, Манн смотрит на горы в окне и произносит: «Ну вот, сейчас и окровавленный меч на небе появится. Право, если бы старик был жив — ему ничего не надо было бы делать, только быть на месте в Ясной Поляне, — этого бы не случилось, это бы не посмело случиться»[158].

С высказыванием Манна, как бы оно на самом деле ни звучало, рядом стоит фраза Чехова, сказанная Бунину:

«— Вот умрёт Толстой, и всё к чёрту пойдёт! — говорил он не раз.

— Литература?

— И литература»[159].

Но существование Толстого не предотвратило никаких войн при его жизни — ни русско-японской, ни прочих.