Дорога на Дебальцево

Симанчук вел броневик, стараясь осторожно обгонять попутный транспорт. Раненым требовался покой, но и медлить не следовало. Дорошенко изредка заглядывал в десантное отделение: что там происходит? Вскоре закончится действие обезболивающего укола, и «Чайке», конечно, станет хуже. Ромка смотрел на него с тревогой, но сама Александра оставалась спокойной. Только лицо у нее все больше приобретало какую-то восковую бледность.

Когда проезжали Макеевку, командир «Дюжины» смог дозвониться до Потапова. Майор спецназа ФСБ в отставке долго не брал трубку, но потом все-таки ответил. Еще в июне, после одесской встречи, Дорошенко обещал старому сослуживцу рассказывать все важные новости с антифашистского фронта на Донбассе. Они даже договорились о кое-каких условных обозначениях: Славянск — «соль», Донецк — «уголь», Луганск — «лес», Дикое Поле — «степь», неонацисты — «тараканы», ополченцы — «калаши». Однако на самом деле разговаривали ветераны не часто. Потапов и так был неплохо осведомлен о военных столкновениях с «украми».

Услышав про ранение Булатовой и обстоятельства, при которых оно произошло, Анатолий Васильевич даже замолчал на некоторое время и потом спросил чуть охрипшим голосом:

— А ты где был, Тарас?

— Недалеко.

— Еще раненые есть?

— Да. Ее напарник, снайпер-наблюдатель.

— Кто такой?

— Да я тебе рассказывал. Он — мой племянник.

— Это ты хорошо придумал… Что говорят медики?

— Толик, сейчас везем их в госпиталь. Пока ничего неизвестно. Раны перевязали, кровотечение остановили, обезболивающее вкололи. Состояние у нее — средней тяжести. Ни на что не жалуется.

— Она и не пожалуется, — тяжело вздохнув, сказал Потапов. — Ты мне позвони после операции.

— Конечно. Но скорее всего — ближе к вечеру.

— Буду ждать, — майор запаса помедлил и добавил решительно. — Вообще-то ей пора в Москву. Александра уже внесла свой вклад в борьбу за свободу и независимость Донецкой народной республики. Я сам приеду за ней на машине. Сначала в Ростов-на-Дону, потом — к вам.

— Толик, приезжай. Наконец-то увидимся…

Булатова уже чувствовала металл, застрявший в икроножной мышце. Он был горячим, точно кусок угля, выпавший из печи. Кроме того, сказывались последствия контузии. Очень болела голова, суставы на руках и на ногах, мышцы во всем теле. Но не жалость к себе испытывала она, а огорчение. Обидным казались сами обстоятельства ранения. Случилось бы оно в бою, под встречным огнем, когда вражеский сверхметкий стрелок охотился за ней и победил бы ее в честном поединке. Так нет же, это — просто взрывчатое вещество, зарытое в землю и ожидающее какого-нибудь неосторожного пешехода. Про такое даже рассказывать учителю неудобно.

Прибытия бронетранспортера с двумя ранеными в больнице ждали.

Сначала дюжие санитары уложили на больничную каталку Булатову, потом — Круглянского, хотя он пытался доказать им, что может передвигаться самостоятельно. Дорошенко, сопровождая своих бойцов, вошел в приемный покой. Там действительно находился Сергей Щербина. Он властным жестом остановил санитаров, которые торопились погрузить каталку в лифт и склонился над Булатовой. Она увидела строгое лицо военного советника, его глаза, печальные и тревожные. Он тихо сказал, впервые обратившись к ней на «ты»:

— Я буду с тобой.

— Спасибо, — она слабо улыбнулась в ответ.

Не более полуминуты они смотрели друг на друга. Потом санитары, вежливо отстранив Щербину, закатили носилки в лифт, закрыли двери и поехали на третий этаж в операционную.

Майор запаса повернулся к командиру «Дюжины»:

— Как все произошло?

— Обыкновенно. Осмотр местности, поиски солдат противника, выходящих из окружения, — ответил Дорошенко. — О минах даже не подумали. Хотели «укропов» догнать…

Операцию проводили под местным наркозом, и длилась она около часа. «Чайка» рассматривала потолок в операционной с яркими лампами, лица врачей и медсестер, закрытых масками. Хирург, немолодой мужчина плотного телосложения, иногда обращался к ней, контролируя ее состояние. Он говорил об осколках и даже, зажав в пинцете, показал ей один, самый крупный, который извлек из левой икроножной мышцы. Потом он зашивал эту рану, потом занимался другими осколками, разрезавшими кожу у нее на левом боку и левом предплечье.

Сашу беспокоило, будут ли заметны шрамы.

Хирург, посмеиваясь, отвечал, что возьмет самую тонкую иглу и самую тонкую нитку, потому шрамы увидит только тот, кто будет ее целовать.

Булатова очутилась в двухместной палате, пока еще свободной, с капельницей на правой руке. Действие анастезии заканчивалось, раны после операции начинали болеть. Но мысли были ясными. Отправляясь сюда, Саша мечтала о военных подвигах. Однако никаких особо доблестных деяний не совершила. Вместе с другими бойцами она находилась там, куда посылали командиры. Обычная солдатская работа. Когда-то в древности храбрые русичи называли ее: «За други своя…»