Дорога на эшафот

В это время дверь скрипнула, и на пороге показалась Урсула в наброшенном на плечи овчинном тулупчике. У Василия защемило где-то под ложечкой, и он, сделав два шага в ее сторону, остановился, а потом неожиданно для себя спросил:

– А Сашка мой где?

– Жив будет. Мы людей не едим, – ответила ему с усмешкой Урсула. – Больше ничего сказать не хочешь? Я тогда в дом вернусь. А парень твой замерз с дороги, тетка моя ему суп поставила, он и навалился…

– Да, он ненасытный… Ему только дай что из припаса, все слопает без остатку. Сирота, вот и привязался ко мне…

– И ты сейчас на сироту походишь, иначе не скажешь. С чем приехал? Сына повидать? Заходи в дом, а то одевать его долго. Хотя… – Урсула чуть помолчала. – Уезжаем мы ночью. Вот тетка с мужем своим за мной и приехали.

– Куда уезжаете? А чего здесь не живется?

– От позора уезжаю, – насупившись, отвечала Урсула. – Отец сказал, что народ от него отворачивается и вряд ли осенью муку к нам на мельницу кто привезет.

– Жалеешь?

– О чем жалеть? Обратно речку, что утекла, никак не повернешь… Раньше надо было о том думать, не верить твоим ласковым словам. А теперь нам с Петером деваться некуда, только уезжать туда, где нас никто не знает. Скажу, что муж умер, на войне погиб. Оно почти правдой и будет.

– Не хорони раньше смерти. Примета плохая, – грозно глянул на нее Мирович. – Я же к тебе не просто так приехал…

Урсула внимательно посмотрела на него, но промолчала, ничего не спросив. Да и зачем? Она, как всякая женщина, наперед знала, зачем мужчина во время войны через много верст является к ней. И была тому рада, хотя не желала в открытую показать все, что ее переполняло. Вот только надолго ли он приехал? На ночь? Или вот так, чтобы только увидеть, сказать несколько слов и тут же проститься… Но и такая мелочь была для нее важна именно сейчас. Увидятся ли еще когда? А ведь он отец ее ребенка.

И Василий, узнав об ее отъезде, оробел окончательно. Он в тысячный раз повторил себе, что вряд ли сможет осчастливить ее, сделать богатой, да и вообще устроить семейную жизнь, которой он никогда не знал, и не представлял себя в роли мужа и отца.

И тут, в посеревшем небе, изредка пробиваемом последними лучиками солнца, словно оно прощалось с этим миром навсегда, между двух сереньких облачков он увидел чей-то лик. Может, то было лишь видение в его воспаленном мозгу, а может, очередное облачко, высвеченное последним лучом, но он явственно различил облик деда Ивана, смотревшего на него оттуда, с неба.

«Не балуй, внуче! – услышал он его слова. – Коль приехал за дивчиной, то не возвращайся пустой. Ты же не знаешь, что тебя ждет завтра, потому подари ей счастье хоть на единый миг. Ты ж видишь, она ждет этого…»

И слова те были настолько явственны и отчетливо слышны, что он взглянул на Урсулу, ожидая ее вопроса. Вместо этого она спросила:

– Долго тут стоять будем? Если хочешь, заходи в дом, а нет, то давай попрощаемся. Мне еще собираться в дорогу нужно.

– Вот и собирайся, – неожиданно для себя заявил он. – Сейчас и поедем.

«Молодец, внучек, наша порода», – донесся до него шепот деда Ивана, он вновь глянул на небо, но лучики солнца уже пропали, спрятавшись за холм, и там, вверху, была сплошная неразличимая мгла. Зато радостным огнем зажглись глаза Урсулы, но она и виду не показала, пытаясь оставаться столь же невозмутимой и суровой.

– Куда это мы поедем? – спросила она, делая удивленное лицо, хотя поняла: он решился. Теперь он ее, и она никому никогда его не отдаст и не уступит.

– Со мной поедешь в Кенигсберг. И сына забирай с собой.

– С ума сошел! – отмахнулась она. – Там же солдаты, ваша армия стоит.

– Вот туда и поедем. А как доберемся до ближайшей церкви, то обвенчаемся. Поженимся, значит. Если ты не возражаешь, – добавил он через паузу.

– Вы, то есть ты… делаешь мне предложение? И что я должна сказать?

– Как что? Сказать, что согласна, – тут он притянул ее к себе и поцеловал, а она против своей воли обняла его за шею обеими руками и не хотела отпускать, боясь, что если отпустит, то упадет на землю без чувств.

– Я согласна, – наконец прошептала она, как только губы Василия оторвались от нее. – Но ты должен сказать все отцу, а он, если на то будет Божья воля, благословит нас. Ты это понимаешь?

– Конечно, понимаю. Урсулочка, дорогая, пошли в дом, а то заморожу тебя, ты и так уже как сосулька стала…

Взявшись за руки, они вошли в дом. Там за большим столом сидел в самом центре старый Томас, на лавке с края Санька доедал что-то вкусное, блаженно щурясь, а по обе стороны от хозяина сидела пожилая женщина в меховой шапке с пышной прической и, видимо, ее муж, беспрестанно шмыгающий простуженным красным носом.

Увидев сияющие глаза дочери, старый Томас приподнялся в знак приветствия гостя и не спешил садиться, ожидая, что тот скажет по поводу своего появления в их доме.

– Мир дому сему! – проговорил немного нараспев Василий, в чем-то подражая батюшке, что входит с крестом в руке для освящения дома. – Я виноват перед вами всеми и перед Урсулой в первую очередь, а потому приехал, чтоб исправить случившееся…