Дорога на эшафот

В специально сбитых ящиках погромыхивало шведского поделья столовое серебро, кувшины рукомойные, канделябры с фигурками чудных зверушек и амазонок в полупрозрачных, облегающих тело туниках; в специально сколоченных глухих ящиках отдельно лежал тончайший, насквозь просвечивающий саксонский фарфор на большое число персон; местами через истрепавшиеся в пути перевязи высовывались светящиеся позолотой багеты с заключенными в них картинами тонкой кисти европейских мастеров, приноровившихся писать пастухов с пастушками на фоне рыцарских замков и непременного овечьего стада. Подпрыгивали на колдобинах мраморные статуи греческих богов с томными взглядами и могучими телами.

На одной повозке поверх кулей и дощатых коробов лежал ничем не прикрытый, обрамленный дубовыми ветвями поверх скрещенных мечей герб какого-то древнего прусского рода, не сумевшего отстоять в честном бою свою фамильную святыню, а потому подобру-поздорову сваленный в общую кучу прочих вещей, доставшихся бравым победителям. Имелись в тех возах и рыцарские доспехи, навсегда лишившиеся своих прежних владельцев и теперь выставленные на всеобщий смех и одобрение, смеша и пугая своим жутким обличьем редких прохожих.

Один дерзкий возница, наверняка из молодых барских пареньков, натянул латы на свое тело, а на дурную башку водрузил шлем с прорезями для глаз и, пользуясь своей неузнанностью, дико ругал встречных возчиков, требуя уступить ему дорогу. Те испуганно отворачивали коней и набожно крестились, не сразу понявши, кто им повстречался в урочный час: то ли сам генерал, то ли кто из его подручных. Только две прачки, несшие с реки в плетеных корзинах постиранные солдатские порты, не растерялись. Когда проезжавший мимо парнишка по неопытности своей гаркнул что-то похабное в их сторону, они ловко запустили в него сырую, а потому тяжелую полотняную одежду, и до того метко, что тот свалился с воза и крепко ушибся о мерзлую землю. Не дожидаясь, пока он поднимется и огреет их кнутом, девахи подхватили свою ношу и со смехом умчались в ближайший проулок, а парнишка долго еще чертыхался, но без злобы, больше ругая себя самого и немецкую амуницию, не спасшую его от позора.

Но и скрытное движение трофейных генеральских обозов не могло обезопасить их от зоркого взгляда обывателей, имевших особое чутье на чужое добро. Несколько возов, оказавшихся в поздний час в глухих дальних переулках без соответствующей на то охраны, оказались безжалостно разграблены ватагой невесть откуда взявшихся воришек. Возницы не особо пострадали, если не считать нескольких царапин и синяков, полученных ими от рукастых воришек больше для острастки, но никак не повреждения здоровья. Возницы те были примерно пороты на конюшне, но в сговоре с ворами не признались. А уже на другой день похищенные вещи оказались в торговых рядах на Сытном (Обжорном) рынке. Торговцев допросили, но те, как водится, причастность свою к украденному начисто отрицали и потому были отпущены. К въезжавшим в город обозам стали приставлять охрану. Нападения прекратились, но откуда-то появились толпы мальчишек, умевших взять любую вещь на глазах у сотни людей, да так ловко, словно их укрывала волшебная шапка-невидимка.

Промысел их был стар, как мир, но столь же живуч, будто зерно, оброненное в живительную почву. Стоило вдалеке появиться истрепанному в пути обозу, где на телегах громоздилась многочисленная поклажа, а возница, уставясь вперед, выбирал дорогу поглаже и побезопасней, как близехонько от него вдруг возникала потасовка между стоявшими прежде мирно подростками. Они нещадно тузили друг дружку, не обращая ни на кого внимания. Само собой, к ним кидались прохожие, пытались разнять, но ничего не помогало – потасовка то стихала, то вспыхивала с новой силой.

Уставший от дорожного унылого пейзажа возница с интересом обращал свой истомленный взор в ту же сторону, придерживал коней… И тут, откуда ни возьмись, к возу бросалось до десятка расторопных мальчишек в стоптанных чунях, распахнутых зипунах с чужого плеча, и в мгновение ока они обшаривали повозку, умудряясь стибрить все, что могли унести. Понятно, мраморные статуи и рыцарские доспехи, коль такие имелись, оставались в целости и сохранности, но серебряная посуда, расписные табакерки, фарфор и бронза исчезали столь же быстро, как пук соломы под порывом налетевшего суховея. Догонять их было бесполезно, поскольку местные дворы и лазейки в заборах были им известны лучше всякого. Да и оставь незадачливый возница наполовину разграбленную повозку свою, кинься вслед пострелам, вернувшись обратно, мог лишиться и всего остального. Поэтому прусские трофеи рано или поздно оказывались не только в начальственных руках, но по большей части растекались по столичным рынкам, трактирам, а то и вовсе оседали в убогой лачуге пьяного лодочника, чей сынок, потеряв надежду на отцовское ненадежное пропитание, обретал себя в компании таких же полуголодных бродяжек со столичных окраин.

3