Дорога на Москву

Проплыл Крокодил, по обыкновению переваривая пищу. Один из пажей Евы кинулся к нему обниматься. «Боксёр, – понял я, – с Крокодилом обнимаются только боксёры». Крокодил с пажем грохали кулаками по спинам друг друга, смахивая ненароком навернувшуюся слезу, Ева забавлялась.

Володя, командовавший парадом, подал знак: пора. На сцену высыпала команда КВН, съезд начался. Рядом со мной нервничала Ленка. Она должна была читать отрывки из моей повести. У авторов редко бывают звонкие голоса, Ленка вынуждена была сдаться под моим и Володиным нажимом.

– Здесь ударение правильно? – совала она мне листок. – А в этом слове?..

– Как прочитаешь, так и правильно, – отвечал я афоризмом Ивана Ивановича, нашего преподавателя русского языка.

– Смеёшься, а мне на сцену… – чуть не плакала Ленка.

Миниатюры закончились.

– Вперёд! – повернулся к Ленке Володя.

Она вскочила, задохнулась, наступила мне на ногу и унеслась.

Повесть слушали хорошо, смеялись, хлопали. Ева теребила то одного, то другого ухажёра, страдая от недостатка внимания. Крокодил, по обыкновению дремавший, вдруг невпопад заржал. Евины пажи, встрепенувшись, его поддержали. Публике понравилось и это.

Ленка освоилась, перестала частить и заикаться. Я сел свободнее. Володя повернулся ко мне и удовлетворённо мигнул: порядок.

Ева ни с того ни с сего обиделась. Пухлые губы вздрагивают, взгляд мрачный, длинная нога нервно постукивает по переднему сиденью. Вот-вот вскочит и выметнется из зала. Кавалеры забыли об отведённой им роли, вертят головами, заглядываются на раскрасневшихся девиц. Бедная Ева. Рука её сжимается в кулак, и он не такой уж маленький. Но хороша Ева и в гневе. А может, особенно хороша в оном. Перехватив её как бы случайный взгляд, я корчу рожу. Ева опускает голову – и поворачивается ко мне уже улыбающаяся. Подсказка принята. Забывшийся да будет наказан.

На сцене давно уже поют, отплясывают, хохмят. Володя железно выдерживает регламент съезда. «Почём стоит похоронить?» – «Пять рублей». – «А без покойника?» – «Три рубля, но это унизительно». Народ стонет, плачет, некоторые лежат.

Я замечаю секретаря комитета комсомола факультета Баркевича. Лицо, конечно, каменное, но разве может оно быть иным у вожака молодёжи? Вижу, как разевает пасть Крокодил, легонько толкает локтем соседа, и тот сваливается с кресла, хватая ртом воздух. По печени попал. Крокодил уж если ткнёт, мало не покажется.

Ленка, вновь оказавшаяся рядом, на себя не похожа. Глазки горят, зубки сверкают, грудь волнуется. А что, вполне может понравиться. Вон Евин боксёр уставился, поплыл, как от хука в челюсть.

– Чего он?.. – у Ленки покраснела даже шея.

– Состояние грогги, – говорю я. – Бери за верёвочку и веди, куда пожелаешь.

– Больно надо! – фыркает Ленка.

– Напрасно.

Съезд заканчивается гимном. Весь зал поёт «Гаудеамус».

– Молодцы мы все, – смахивает со щеки слезинку комсорг. – Делегаты съезда приглашаются за кулисы.

Да, я видел, как Крокодил со товарищи таскал звякающие саквояжи. Не пойти нельзя. К тому же сквозь толпу проталкивается Ева, хватает меня за руку, прижимается бедром.

– Идём?

– Куда?

– На кудыкину гору.

Ева вроде не делегат, но участие её в закулисной части съезда ни у кого не вызывает сомнений.

– А кавалеры? – шарю я по толпе взглядом.

– Не твоё дело.

Действительно, что это я Евиными кавалерами озаботился. Пороть их будут. Ева уж постарается высолонить розги.

Крокодил мечет бутылки, по кругу идут стаканы, которых не хватает. Ева умудряется завладеть двумя стаканами, один суёт мне:

– На брудершафт?

Медленно пьём, целуемся. Евины губы приятно горчат. Народ вокруг делает вид, что всё в порядке вещей.

– Уходим по-английски, – шепчет Ева.

– Куда? – удивляюсь я.

– К тебе.

– В общагу?! – едва не роняю из рук стакан.

– Давай, сначала ты, потом я. Жди меня у входа в скверик.

Я пячусь, натыкаюсь в потёмках на Ленку, которая заполошно машет рукой: уходи! В коридорах народ уже рассосался. На втором этаже стоит Емелин, раскуривающий папиросу. «Во сколько он уходит домой? – мелькает мысль. – И есть ли у него нормальный дом?» Емелин сильно хромает, говорят, ранение он получил в армии. Наш замдекана даже в штатском остаётся майором. Отдаёт приказы, выслушивает донесения, следит за причёсками разгильдяев и короткими юбками девиц. Правда, на последних он только косится. Служба, и на филфаке у Емелина служба. Иногда кажется, тянуть её тяжелее, чем в армии.

На улице пронизывающий ветер, гололёд, безлюдье. Не замёрзла бы Ева. Но она скоро появляется, налетает, тормошит.

– Комнату освободить сумеешь?

– Комнату?..

Двое сожителей из библиотеки приходят поздно, один уехал домой. Только Виталик может оказаться дома, но он мой должник. Уже не раз я уходил на пару часов из общаги, когда Виталик приводил свою Аллу.

– У нас бабка на входе вредная, – бормочу я. – Как бы крик не подняла.

– С бабкой я справлюсь, – тащит меня за руку Ева. – Бабки сами меня боятся…

И правда, вахтёрша, мельком взглянув на Еву, накинулась на жмущихся у входа парней и девчат:

– Никого не пропущу! Комендант приказал – без документов никого.