Дорога на Москву

На первенстве вузов республики в моей категории выступало не больше десяти человек, и выиграв две схватки, я становился призёром, что приносило команде университета золотые баллы. Мастера спорта в более тяжёлых категориях столько не давали, выиграв и пять схваток. А выигрывать им было трудно, против них выходили такие же мастера, если не лучше.

Борьба, кстати, была неплохим аргументом и на экзаменах. Честно скажу: мой английский язык всегда оставлял желать лучшего. Я помню лишь один случай, когда я легко и свободно протрепался на нём больше часа. Это было в Болгарии. Мы сидели за столиком в баре, я и какой-то американец, и я ему рассказывал, как ловят хариуса в Налибокской пуще.

– Наживляешь ручейника, – со знанием дела говорил я, – заходишь в воду и забрасываешь наживку под берег. Когда ты стоишь в воде, рыба тебя не боится. И если в реке есть хариус, он твой. Подсекаешь и выводишь на берег, всё очень просто.

Американец часто перебивал меня, пытаясь рассказать о том, как он ловит лосося в горах, но я был неумолим.

– Слушай сюда, – ласково накрывал я его руку своей, и он тут же затыкался. – Берёшь ручейника…

Говорили мы, конечно, по-английски. Американец в конце концов обиделся, что ему не дают вставить слово про лосося, и принёс ещё два стаканчика виски. К этому моменту мы выпили не меньше бутылки.

– Ты меня будешь слушать или нет? – посмотрел он на меня прямым американским взглядом.

– Конечно, – сказал я.

– Ты знаешь, какие у нас лососи? Во!

Он широко развёл руки и свалился со стула. Я помог ему подняться.

– У нас тоже «во!», – сказал я, но руки разводить не стал. – Теперь моя очередь угощать.

Я отправился к стойке бара, и когда вернулся с двумя стаканчиками виски, вместо американца за столиком сидела девица.

– Пить будешь? – по инерции спросил я её на английском.

– Спрашиваешь! – ответила она по-русски, и дальше всё было как обычно.

Думаю, тогда я свободно заговорил на английском потому, что оказался в чужой языковой среде. В голове произошло смещение, и я повёл себя неадекватно. Во всех других случаях мой английский был вполне адекватен. То есть его практически не существовало. Но этому тоже есть объяснение. Дело не в моих лингвистических способностях. В конце концов, белорусским, русским и польским я как-то овладел. За годы учёбы в школе я сменил не три класса, а три города, что уж говорить об учителях. А из учителей английского я помню одну – новогрудскую. Она была очень хорошенькая. Как я сейчас понимаю, преподавателем английского её взяли как жену военного. Военных в то время уважали, и директор школы, поразмыслив, зачислил Анну Петровну учительницей английского.

На первом же её уроке Саня Гарбацевич уронил ручку, полез за ней под парту – и вылез оттуда, во-первых, не скоро, а во-вторых, красный как рак.

– Ты что? – спросил я.

– На, – сунул он мне свою ручку.

– Зачем? – удивился я.

– Роняй! – прошипел он. – Бросай на пол и лезь за ней!

Я послушался. Парта находилась в первом ряду, и я сразу увидел ножки Анны Петровны. Они были восхитительны. Белые, округлые, едва прикрытые короткой юбкой. Видны были и трусики, тоже белые.

– Ну как? – спросил Саня, когда я вылез из-под парты не менее красный, чем он.

– Класс! – сказал я.

Саня ронял ручку ещё раз пять, я только три. Так вот, ножки у Анны Петровны были очаровательны, знание английского языка – отвратительное.

Как-то Сане прислал письмо дедушка из Америки. Он уехал туда ещё до войны, оставив бабушку с двумя детьми. Дедушка обещал их забрать к себе, когда устроится на новом месте, но началась война, и жизненные пути дедушки и бабушки разошлись. Но иногда дедушка присылал письма, рассказывая о себе и своей семье. У Сани в Америке было уже много кузин и кузенов. В этот раз дедушка прислал письмо на английском. Сначала Саня прочитал его сам, потом показал мне. Некоторые слова были мне знакомы, но их знал и Саня.

– «Гуд бай» и в Африке «гуд бай», – сказал он. – А вот о чём написано?

– Покажи Анне Петровне, – сказал я.

Мы показали письмо англичанке. Она внимательно рассмотрела его, особенно пристально последнюю страницу, где стояла дедушкина подпись, и сказала, что возьмёт письмо домой.

– Переведу со словарём, – объяснила Анна Петровна.

Вернула письмо она дня через три.

– А где перевод? – спросил Саня.

– Ой, куда-то сунула… – оглянулась по сторонам учительница. – Но ничего, я так расскажу. Дедушка написал, что живёт в Америке хорошо, и спрашивает, как вы. Интересуется здоровьем бабушки.

Саня не стал говорить Анне Петровне, что бабушка умерла лет десять назад. Мы показали письмо Татьяне Николаевне, нашей соседке. Она в прошлом году окончила институт и теперь работала в техникуме преподавателем.

– Про бабушку я не нашла, – сказала она, быстро просмотрев письмо, – но вот о том, что дедушка зовёт вас к себе в гости, здесь написано. Говорит, что оплатит проезд. А ещё про какой-то подарок спрашивает…

– Да, – кивнул Саня, – швейную машинку прислал. Мама боится идти за ней на почту.

– Не надо бояться, – сказала Татьяна, Николаевной её не звали даже мы, – очень хорошая вещь.