Дорога на Москву

Однажды в дверь громко постучали. Мы переглянулись. Девчата быстро смели со стола нехитрую закуску, рассовали по сумкам пустые бутылки. Я пошёл открывать дверь. Но легко сказать – открывать. Дверь была старинная, и врезанный в неё замок открывался по настроению. Сегодня он забастовал напрочь. Сколько я ни ковырялся в скважине здоровенным ключом, замок меня в упор не видел. Я уж узнал доносившиеся из-за двери голоса директора, Николая Васильевича, учёного секретаря института…

«Проверка, – толпились в голове сумбурные мысли, – хорошо, я с тремя девицами… а если бы с одной? И кресло, кажется, сдвинуто с места. Боже, канат!»

Оставаясь после работы, мы эти подставки с канатом убирали в сторону и по-хозяйски устраивались в мемориальных креслах. Думаю, классик отечественной литературы нас за это не осудил бы. Я показал на подставки рукой. Девицы, отталкивая друг дружку, бросились устанавливать их на место. Конечно, делали они это по-девичьи, но лучше так, чем никак.

Замок, убедившись, что в кабинете наведён должный порядок, хрюкнул и открылся.

Первым в помещение ворвался директор, за ним его заместитель и учёный секретарь, последним бочком протиснулся Николай Васильевич.

– Чем вы здесь занимаетесь? – сверкнув очками, грозно вопросил директор.

– Работаем, – сказал я.

К счастью, на моём столе были разбросаны карточки с выписанными на них словами.

– А зачем закрылись?

– Чтобы не мешали, – не моргнув глазом, соврал я.

– Так ведь рабочий день закончился! – встрял учёный секретарь.

– А у нас норма! – запищали девицы, Света, Нина и Тома.

Норма действительно была – сто восемьдесят карточек в день.

Директор, размахивая пустым рукавом, ринулся к столу Якуба Коласа. На нём не было ничего, кроме пыли. Ее, кстати, не было на креслах, но попробуй это разгляди. Директор и не разглядел. Он подвигал подставки, провёл пальцем по столу, поправил на стене портрет Якуба Коласа.

– Странно, – пробурчал он, – всё цело. Николай Васильевич, почему ваши сотрудники закрываются на ключ после работы?

– Не знаю, – сказал Николай Васильевич и посмотрел на меня.

«Если бы и знал – не выдал», – подумал я.

Не далее как вчера я помогал Николаю Васильевичу грузить ящики с вином. Член-корреспондент Академии наук, академик-секретарь отделения общественных наук, заведующий сектором современного белорусского языка, зарплата которого была больше тысячи рублей в месяц, Николай Васильевич всем другим напиткам предпочитал «портвейн». Я это узнал вчера, когда в обеденный перерыв таскал из подсобки гастронома ящики. В багажник «Волги» вошло три ящика, четвёртый не помещался.

– Что будем делать? – почесал затылок Николай Васильевич.

– В салон, – сказал я. – Рассуём по сиденьям, и все дела.

– А как занесём в дом?

– В авоське.

По наступившей паузе я понял, что сказал глупость. Нести в квартиру академика «портвейн» в авоське было нельзя.

– Завернём в газеты, – предложил я.

Николай Васильевич вздохнул и дал мне рубль. Я сбегал в киоск и вернулся с пачкой «Правды».

– Надо было брать «Советский спорт», – сказал Николай Васильевич. – Или хотя бы «Труд».

– В «Правде» больше страниц.

Мы тщательно упаковали бутылки и благополучно доставили их в новую квартиру в «долларе» – так называли престижный дом для учёной элиты.

«Пьёт «Три семёрки», – с завистью думал я по дороге. – Интересно, а в карты он играет? Что девок любит, это мы знаем…»

Девок Николай Васильевич действительно любил. Только в мемориальной комнате их было не меньше десятка, высоких и маленьких, худых и толстых. А ведь были ещё и другие комнаты, правда, не такие большие, как наша.

Нина, например, прельстила шефа бюстом. Когда он давал ей задание, нос Николая Васильевича находился на уровне ложбинки между грудей Нины, и казалось, будь наш шеф похудее, он юркнул бы в эту ложбинку с концами.

– У него глазки в кучку, – говорила Нина, – а мне его по лысине погладить хочется, ей-богу!

А ещё Нина была высокая и статная.

Но отдыхать летом в Сухуми я поехал со Светой. И не потому, что Нина была замужем. Света мне нравилась.

Сухуми

В Сухуми жил и трудился мой университетский товарищ Володя. В университет он поступил по блату, поскольку главным бухгалтером университета тогда работал его земляк. Позже этого земляка посадили за взятки, и Володя проходил по его делу свидетелем, едва не превратившись из свидетеля в обвиняемого. Но Бог миловал, университет он закончил. В Минске Володя ходил постоянно сопливый, кутался в шарфы, сессии сдавал едва-едва, потому что в зимнюю слякоть мозги южанина ничего не соображали. Говорить он мог лишь о Сухуми.

– Выходишь вечером на набережную – а там девочки! – закатывал он глаза. – И каждая готова на всё.

– Так уж на всё? – сомневался я.

– Клянусь! – бил себя в грудь Володя. – Приезжай, сам увидишь.

– С девушкой?

– В Тулу со своим самоваром? – таращил глаза Володя. – Правильно говорят: если дурак – это надолго.

И тем не менее в Сухуми я поехал со Светой. Всё-таки я не доверял южанам.