Дорога на остров Пасхи

Я не осмелился спросить у матери, зачем. Я и сам все понял. Наверное, он хотел вырвать эти трубки из своего живота, хотел как-то прекратить мучения, но ему никак не давали умереть. Хотя и шансов выжить у него тоже не было.

Дядька увидел меня и хотел что-то сказать, но не смог. Лицо его сморщилось в ужасной гримасе; показались желтые зубы, и он зарычал – долго и протяжно, на одной низкой ноте.

Наконец он смог выдавить:

– Уйдите! УЙДИТЕ!!

Я не заплакал. Я понимал, почему он хочет, чтобы мы ушли.

И мы ушли. Точнее, остались, но – за стенкой. В коридоре.

Через час он стал кричать. Мать не выдержала и подбежала к медсестре:

– Ну сделайте что-нибудь! Сделайте ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ!!

Если бы я умел, я бы помолился, чтобы он поскорее умер. Но я не умел молиться. Потому что не верил в Бога.

Потому что – его нет. А если есть – то он такой раздолбай, которому и молиться не стоит.

Я и сейчас так думаю. Дядька умирал еще три часа. Сестра время от времени проходила мимо нас со шприцем в руках. Дядька ненадолго замолкал, а потом все начиналось снова.

В одиннадцать он затих. Сестра заглянула в палату, быстро вышла и сказала:

– Умер.

И мать с облегчением вздохнула. Да вот, знаете, с облегчением. Чуть ли не с радостью. Я готов поспорить на что угодно, что она не заплакала, а улыбнулась. Она ведь всегда была женщиной. Настоящей женщиной, которая не стремится стать мужчиной.

* * *

Мы похоронили дядьку рядом с их родителями. Эту историю мать рассказывала мне много раз. Они – дед и бабка, которых я никогда не видел – погибли в автокатастрофе.

Да нет, конечно… У них не было машины. Просто рейсовый "ПАЗик", на котором они возвращались от тещи, перевернулся и упал в кювет.

На их могиле стоял общий памятник – железная пирамидка, выкрашенная в голубой цвет, с красной пятиконечной звездочкой на верхушке.

Я стоял и смотрел на звездочку, и перед глазами у меня была звезда на бляхе у дядьки.

– Сережа… – тихо сказала мать.

– Дядька, – сказал я.

Но только этим не закончилось. С этого все началось.

* * *

Я возвращался из школы. До нашего дома оставалось совсем немного. Может, если бы я вышел из школы пораньше, я бы успел. А может, и нет. Кто знает? Уж, во всяком случае, не Бог. Потому что его нет.

Проходя мимо крайнего подъезда, я услышал какое-то кряхтение.

Кряхтение, сопение и бормотание. Затем – глухие удары и восторженные возгласы.

Потом из подъезда вылетела кошка. Маленькая, еще не взрослая. Я не хотел сказать – выбежала, она именно вылетела, потому что была уже мертвая. Почти мертвая. Она дергалась и билась на асфальте, но встать не могла.

Следом за кошкой из подъезда показался Сахар. Он шел, дергаясь, будто повинуясь какой-то мелодии, которую слышал только он один. Сахар направился к кошке, доставая на ходу зажигалку.

Затем, щурясь от яркого дневного света, из подъезда появился Докал. Его лицо было кирпично-красного цвета. Докал сильно пил; может быть, годам к сорока он бы и умер от цирроза или от чего-нибудь еще, но все сложилось иначе.

Сахар наклонился над издыхающим животным и зажег зажигалку. Он поднес огонек к морде кошки, но подоспевший Докал размахнулся и что было сил пнул мягкое податливое тело. Кошка сложилась пополам, будто у нее вынули позвоночник, и пролетела еще три метра. Сахар едва успел увернуться. Он полез на Докала:

– Эй! Что ты делаешь? Ты чуть меня не долбанул…

– А какого хрена ты загнулся раком? – заржал Докал.

– Я хотел подпалить ее, – ответил Сахар.

– Да она все равно не загорится.

Докал многозначительно ухмыльнулся; наверное, он чувствовал себя мудрым наставником, объясняющим бестолковому ученику самые азы ремесла.

– А вдруг?

– Вдруг бывает только пук… – сказал Докал и снова заржал.

Несколько секунд он стоял, тупо глядя на издохшую кошку. Потом, видимо, понял, что забава кончилась. Надо было искать новый объект.

Он повернулся и увидел меня. Его брови поползли вверх:

– О…

Сахар проследил взглядом направление, куда указывал палец Докала. Палец указывал на меня.

– А! – сказал Сахар.

Моя участь была решена – этим кратким диалогом.

Почему я не побежал? Да я и сам не знаю. Точнее, теперь уже знаю.

Потому что это был МОЙ мир, и я не мог от него отгородиться. Сахар, Докал, Шиян, Латуха и Маханя тоже были частью моего мира, и рано или поздно я все равно встретился бы с ними.

Раньше или позже – какая разница? Когда-нибудь это должно было произойти. Я не побежал. Я стоял и смотрел, как они приближаются ко мне. Стоял и смотрел: смешной мальчик с портфелем в одной руке и мешком со сменной обувью – в другой. Может быть, я чувствовал, что это – переломный момент, момент, после которого обратной дороги уже не будет? Да, наверное, чувствовал. И – самое странное – я испытывал от этого облегчение.

Сахар схватил меня за шиворот.

– А ну-ка, пошли, поговорим! – и потащил в сторону детского садика.

Большая территория для прогулок была обнесена деревянным, в рост человека, забором. В одном месте доски расходились – все знали об этом, туда даже вела протоптанная тропинка, и по этой тропинке Сахар тащил меня.

Докал просто шел рядом и ухмылялся. Он знал, что я не побегу.