Дорога на остров Пасхи

Я это понял, когда мы вышли из дома культуры. Мужчины полезли за сигаретами еще в проходах; это считалось высшим шиком – прикурить в зале и выпустить дым уже на улице. Как бы… Немного пошалить.

Мы вышли на улицу. Толпа постепенно расходилась. Я шел рядом с дядькой, но о происшествии в кинотеатре мы не говорили. Только о фильме.

– А ты видел, как он его топориком? – говорил дядька, размахивая руками.

– Томагавком, – поправлял я его – к тому времени я уже прочел и Фенимора Купера, и Майн Рида.

– Да какая разница? – притворно возмущался дядька.

До дома оставалось совсем немного, когда я уловил в кустах какое-то движение. Серые тени, мелькнувшие на фоне акаций.

Темнота вокруг нас была чернильно-синей, редкие фонари стояли, окруженные оранжевыми шариками света.

Внезапно я увидел, как из кустов вышли Докал и Латуха. Мы – все одновременно, не знаю почему – замедлили шаг. Из подъезда напротив появились Шиян и Сахар. Мы медленно пошли вперед, старательно делая вид, что ничего не случилось. Что мы их не замечаем.

А потом… Потом показался Маханя. Он вышел из детского домика, стоявшего рядом с песочницей. В общем-то, домик только назывался детским, на самом деле – это был штаб местной шпаны, а Маханя – ее предводителем.

Среднего роста, худой, угловатый, с жесткими прямыми волосами, закрывавшими низкий лоб… Его глаза казались кусочками льда.

Маханя всегда горбился и плевал сквозь зубы. А еще у него был нож. Я сам слышал, как Маханя говорил: "Не выходи из дома без ножа и не возвращайся без денег". А однажды я видел, как Маханя резал себе руку – неглубоко, только кожу – и размазывал выступившие капли крови лезвием. Маханя был "центровой". Ему оставалось всего полгода до армии, и участковый его не трогал. Тогда считалось, что не надо портить ребятам жизнь, армия всем вправит мозги.

Может, это было и верно. Но только у Махани не было мозгов. Совсем никаких. И даже участковый понимал это, но все равно тянул его, как мог, до восемнадцати лет – чтобы не нарушать отчетность о подростковой преступности.

Маханя встал в центре. Он нехорошо улыбался. И тогда мы тоже остановились.

Дядька постоял немного, а потом сказал, обращаясь к матери. Он обращался именно к ней.

– Идите. Я скоро приду.

Мать пыталась что-то возразить, но дядька крепко сжал ее плечо. Помню, отец сделал какое-то движение, но дядька лишь махнул рукой.

– Я скоро приду.

И мы пошли. Я знал, что мы совершаем предательство, но только… Это не было предательством. Дядьке так было проще. Тогда не принято было лупить друг друга на глазах у всех. А женщины тогда были женщинами. И мать послушалась. Она взяла под руку отца, другой рукой взяла меня и направилась к дому.

Дядька остался на месте.

Мать шла на наших хулиганов (да, они были НАШИМИ, несмотря ни на что; это была МОЯ жизнь, МОЙ двор, МОИ хулиганы… и МОЙ дядька) так уверенно, что они расступились, пропуская нас. Да, в общем-то, они и не обратили на нас внимания. Мы им были не нужны.

Мы отошли на несколько шагов. Я шел, каждую секунду ожидая услышать за своей спиной возню, сдавленные хрипы, шлепки неумелых ударов, вскрики и стоны… Но все было тихо. Они ждали, когда мы уйдем.

Все ждали, и дядька в том числе.

Я не выдержал и обернулся.

Я разглядел на дядькином лице улыбку и… испугался. Это была нехорошая улыбка, очень нехорошая. Страшная. Он не улыбался, он скалился, положив руки на блестевшую в полумраке начищенную бляху.

В следующую секунду он сделал легкое движение; одними руками, он даже не опустил глаза. Просто большие пальцы вдруг оказались позади бляхи, потом он потянул ее на себя, и тонкий гибкий ремень, как змея, выскользнул из его штанов.

И тогда я понял, почему он всегда носил два ремня: один – маленький, узенький, почти незаметный, он надевал его под низ, а поверх него – широкий, солдатский, с бляхой.

В КОТОРУЮ БЫЛ ЗАЛИТ СВИНЕЦ, И КРАЯ – ЗАТОЧЕНЫ, КАК БРИТВА.

Он поднял бляху на уровень груди и все так же, не глядя, коротко рубанул ребром ладони по свободному концу ремня, и тот послушно обвил правое запястье. Дядька натянул ремень, проверяя надежность захвата. Наверное, он остался доволен, потому что на губах его снова заиграла улыбка.

Только теперь она была не страшная. УЖАСНАЯ.

* * *

Помню, мы пришли домой, и отец заикнулся насчет того, чтобы вызвать милицию, но мать сказала:

– Не надо.

Она оказалась права. Дядька пришел через две минуты. На немой вопрос матери он презрительно ответил:

– Щеглы! – с тех пор я не припомню ругательства более краткого и точного. "Щеглы"…

– Я поставлю картошку, – сказала мать. – И открою тушенку.

Дядька улыбнулся.

– Пойдем, племяш, покажу тебе кое-что, – он положил свою руку мне на плечо и повел в комнату, а я все смотрел на бляху, пытаясь разглядеть на ней кровь. Но бляха сверкала, как всегда.

* * *

Вот тогда я и увидел впервые этот ДЕМБЕЛЬСКИЙ АЛЬБОМ.

Дядька полез под кровать, достал чемоданчик. Он не поставил его на кровать или на столик; я сел на пол и замер в ожидании несметных сокровищ.