Дорога на остров Пасхи

– А кто будет заботиться о моем брате? Кто будет ему готовить, стирать, гладить, шить? – это может показаться странным, но тогда еще женщины не стремились стать мужчинами; они были просто женщинами. Как моя мать. Она вечно что-то стирала, шила и готовила. Но, если требовалось, она умела быть жесткой – просто она не разменивалась по мелочам. Но в ту ночь она была жесткой, и отцу пришлось отступить.

– Ты так говоришь, словно он тебе… – я не знаю, что хотел сказать отец. "Муж"? "Сын"?

– Он мой брат, – отрезала мать.

Я любил их. И мать, и дядьку. Они были похожи. Чем – не знаю, но очень похожи. Мать – невысокая, темно-каштановая, хрупкая, даже нежная. Дядька – здоровый, с густыми пшеничными волосами и молодецкими – такими же пшеничными – усами. Странно, знаете, если поставить их рядом, никто бы никогда не сказал, что они – брат и сестра. Они были похожи на расстоянии. Если вы сначала видели дядьку, а потом, спустя какое-то время, мать, то вы всегда могли сказать, что они – одна кровь.

Может, я что-то непонятно объясняю… Может быть. Но у меня осталось такое ощущение.

Я любил их обоих. Я и сейчас их очень люблю. Да и отца, наверное, тоже.

* * *

На следующий день, когда все вернулись с работы (это было то блаженное время, когда все приходили с работы почти одновременно), дядька объявил, что устроился на автобазу. Учеником водителя. Не уборщиком.

Отец недовольно хмыкнул, а мать, улыбнувшись (эта милая улыбка очень шла ей, она будто бы освещала ее лицо изнутри), сказала, что по такому случаю надо бы сходить в кино.

В нашем городке было два кинотеатра и четыре дома культуры. Мы решили пойти в ближайший – дом культуры завода, где работал отец.

Какой был фильм, я уже не помню. Помню только, что интересный. Что-то про индейцев. Мы сидели в середине. Отец с краю, потом мать, я и дядька.

Взрослые парни сзади – они сидели на самом последнем ряду, последний ряд вечно доставался хулиганам – все время громко смеялись, что-то обсуждали, а потом один из них закурил.

Билетерша пыталась сделать им замечание, но на них это не действовало. Они лузгали семечки; я слышал звуки плевков и мне казалось, что шелуха летит прямо мне за шиворот, хотя нас разделяли несколько рядов.

Дядька сидел, весь поглощенный фильмом, его глаза светились в темноте не хуже кинопроектора. А мать все время ерзала, словно ей было неуютно. Она что-то сказала отцу, тот пожал плечами и сделал вид, что заинтересованно смотрит на экран.

Тогда мать сказала: как мне показалось, про себя и в то же время – достаточно громко:

– Когда же они наконец уймутся?

– А? – не поворачивая головы, спросил дядька. – Что ты сказала?

– Я говорю, когда же они замолчат, – сказала мать и кивнула головой назад.

Впечатление было такое, будто дядька только сейчас заметил шум за спиной.

– Они тебе мешают?

– Да они, по-моему, всем мешают, – ответила мать. Какая-то тетка с пышной копной на голове, услышав ее слова, громко подхватила:

– Хулиганы! Не дают кино посмотреть!

Дядька встал. Он просто встал, но мать не стала его останавливать. Может, она знала, что это – бесполезно? А может, она этого и добивалась?

Дядька встал и пошел к выходу. По-моему, он кому-то отдавил ногу, потому что я услышал вскрик:

– Осторожнее, парень! – и добродушный ответ дядьки. – Пардон, сударь, без обиды!

Я забыл обо всем, что происходило на экране; развернулся и смотрел на дядьку.

Он вышел в проход и стал подниматься наверх. Хулиганы – я их всех хорошо знал, весь город их знал – притихли, ожидая, что сейчас будет.

Их было четверо: Сахар, Докал, Шиян и Латуха. Провалиться мне на этом месте, если я знал их имена и фамилии. Только клички. Но тогда это было в порядке вещей.

Дядька подошел к тому, что сидел с краю и что-то сказал, показав на дверь. Тот отрицательно покачал головой и оглянулся на своих дружков. Они заржали.

Дядька нагнулся и быстро съездил крайнему по лицу. По-моему, это был Докал. А потом так же спокойно, как и в предыдущий раз, показал на дверь.

Докал сжался в кресле, но выходить никуда не стал. Тогда дядька схватил его за шиворот и выдернул из кресла, как морковку из грядки. Вытащил в проход и отвесил здоровенный пендаль, а потом вышвырнул за дверь.

Зал одобрительно загудел: на экране Гойко Митич доставал томагавк, готовясь поразить презренного бледнолицего. Но я лишь мельком взглянул на экран и снова повернулся назад. Вы думаете, дядька на этом остановился? Нет, он принялся за второго. Теперь досталось Сахару. Все повторилось до мельчайших подробностей. Движения дядьки были спокойными и размеренными. Он словно и не дрался, а так – переставлял мебель. С натугой, но беззлобно.

Шиян и Латуха не стали дожидаться своей очереди; они ринулись в другую сторону.

Остаток фильма мы смотрели спокойно. Дядька вернулся и сразу же уставился на экран, и мать не сказала ни слова. Только отец – я заметил – как-то виновато скосил глаза в нашу сторону.

Мы думали, что все закончилось. Но нет. Все только началось.

* * *