Дорога на остров Пасхи

Все было хорошо. Время посыпало опилками полы в заведении. Кожаные штаны скрипели на деревянных лавках. Стейки шипели на решетках. Над столами клубился табачный дым. Все хорошо.

Пердежник Эл жалел только об одном – о том же, о чем, наверное, жалели все ковбои. Что когда-то он побоялся и не воспользовался ПРАВОМ добыть первое МЯСО – для себя и своих приятелей.

"Нельзя загнать песок обратно, в верхнюю колбу, не перевернув часы… Но можно попытаться умереть в Час Быка, добывая рог! И я сделаю это! Я больше не ЗВЕНЮ. Целый глаз не ЗВЕНЮ!".

Все было хорошо. Он вернулся за столик и сел напротив Смачного Плевка.

– МЯСА!

* * *

Уважаемый читатель! Прошу не обвинять меня в бессовестном плагиате; лучше я сам во всем честно признаюсь.

Конечно же, «Час Быка» – это И. Ефремов; «Кусок мяса» – название одного из «боксерских» рассказов Д. Лондона (я до сих пор его частенько и с большим удовольствием перечитываю); описание заведения и метра – позаимствовано у Стивена Кинга (короткий отрывок, иллюстрирующий технику описания из «Как писать книги»).

Это – три ключевых момента, запустивших мое собственное повествование. Все остальное – только мое, можете поверить на слово.

Ну, а дымящийся стейк, политый сметаной с чесноком и лимонным соком… Наверное, я просто был голоден – все те три дня, что писал рассказ. По крайней мере, если Вам вдруг вздумается пригласить меня на ужин, Вы не будете долго ломать голову над тем, что поставить на стол. Спасибо за внимание! А сейчас – продолжим игру. Ведь чтение (и писание, смею Вас уверить) – это не что иное, как увлекательная игра.

А иначе – какой от всего этого прок?

Дембельский альбом

Он орал на меня. Плевался так, что я не успевал вытираться. Потом он сказал: «Положи руки на край стола». Я положил.

Он бил меня по пальцам ребром линейки. Это чертовски больно: кто не верит, может попробовать. А я смеялся. Все время – только смеялся. И в конце концов он сдался первый.

Он сел на табурет, закурил и дрожащей рукой бросил на стол пачку фотографий.

– На, посмотри, что ты сделал, подонок! – сказал он.

Даже не сказал, а прошипел: голос он сорвал к концу первого часа допроса.

Ну, а чего мне было смотреть? Неужели я не знал, что я сделал? Что я, по-вашему, идиот? Вот уж нет. Может быть, он считает меня идиотом… Может быть. Даже, я вам скажу – скорее всего, считает.

Он думает, что у меня в голове что-то переклинило, и я сделал то, что я сделал. Но он неправ. Переклинило у меня гораздо раньше, а потом… Ну, когда я это сделал… Я был спокоен. И даже – весел.

Я посмотрел на фотографии – только для того, чтобы убедиться, что я был на уровне, не подвел. Справился. И, знаете, я действительно справился неплохо – для первого раза. Думаю, что в следующий у меня получится еще лучше.

И тогда я снова улыбнулся, а он – опять на меня заорал и схватился за линейку. К тому времени мои пальцы уже распухли и посинели, сделались похожими на переваренные сосиски, хотя… Я нечасто видел переваренные сосиски. Я их вообще нечасто видел.

И тогда я сказал ему:

– Дай мне бумагу и карандаш. Я все напишу. Пока еще могу писать.

Я это сделал не потому, что боялся боли. Нет. Просто не люблю, когда на меня орут. Да к тому же, если бы я стал обо всем рассказывать…

Он бы не поверил. Он бы перебивал меня через слово, ехидно щурил глаза и переспрашивал бы – своим противным осипшим голосом:

– Что-что?

Я решил, что лучше я напишу. А потом уж замолчу. И пусть колотит линейкой по МОИМ пальцам, если не боится. Потому что когда-нибудь ему придется за это ответить. Ведь это – МОИ пальцы. Вы понимаете, что я имею в виду?

Ладно, сейчас поймете, если между ушей у вас, конечно, не манная каша.

Он дал мне бумагу и карандаш.

В школе я не был самым первым учеником по чистописанию. Никогда не умел красиво писать, это правда. Но после его линейки получалось еще хуже. Это ерунда, я же никуда не торопился.

Я сел и стал писать.

* * *