Дорога на остров Пасхи

А затем – я просто отправился гулять по городу. Я искал Маханю.

Потому что, знаете ли, рано или поздно наступает такой момент, когда надо закрыть дембельский альбом.

И взяться за ремень.

* * *

Маханю я нашел рядом с пивной. Он покуривал на улице, ожидая каких-нибудь приятелей, которые угостили бы его пивом.

Я подошел и встал напротив.

Надо отдать ему должное – он не испугался. Он все так же лениво покуривал.

Мы молчали. Я и он. Молчали и сверлили друг друга глазами, ожидая, кто же заговорит первый.

Первым заговорил он.

– Ну что, щенок? Чего ты вылупился? Что, мало я тебя учил уважать старших?

А я молчал.

– Пошел отсюда, – сказал Маханя.

А я молчал.

Тогда он стал озираться, но вокруг было слишком много народу, и завязывать драку не имело смысла.

– Пошел вон! – повторил Маханя и двинулся на меня.

Но, знаете, я не боялся.

– Там, за пивной, есть пустырь. Может, поговорим там? – спросил я.

Маханя сплюнул сквозь зубы и обернулся.

– Ссышь? – спросил я.

Если вы думаете, что Маханя стал рвать на груди рубашку и кричать: "Я?! Ссу?!", то вы плохо знаете таких парней.

Нет, он просто улыбнулся, сунул руку за спину (я понял, что он проверил нож) и мотнул головой. Слова были не нужны.

Мы вышли на пустырь, заросший полынью и крапивой. Маханя внимательно огляделся, словно пытаясь найти хитроумную засаду, устроенную мной. Но кого я мог привести? Отца? Ерунда. Я был один.

И тут я начал говорить.

– Ты говорил, что таких, как я, надо учить. Наверное, ты прав. Таких, как я, можно бить, можно рвать у них тетрадки, можно даже мочиться им в лицо… Все можно, кроме одного. Никогда нельзя забывать, что за это придется ответить. И, если ты этому еще не научился, я тебя поучу. Теперь моя очередь.

Маханя оскалился и снова сплюнул. Он сунул руку за спину и достал нож.

– Попишу, щенок! – начал он свою привычную песню.

Но я не боялся. Я расстегнул школьный пиджак.

Я видел это всего один раз; у дядьки получалось ловко, а у меня? Я не знал наверняка, но чувствовал, что и у меня получится. Недаром мать сказала, что я так на него похож.

Я заложил большие пальцы за бляху и ощутил подушечками, как хорошо заточены стороны. Я улыбался.

Затем я втянул живот, и металлическая петля вышла из-за крючка. Левой рукой я осторожно сжал бляху и потянул ремень на себя. Потом – поднял бляху на уровень груди и ребром ладони ударил по свободному концу ремня. Я сам удивился, как он послушно обмотал мое запястье и лег в руку.

Наверное, можно было бы сказать, что Маханя испугался… Только это будет неправдой. Он не испугался. Я-то знал, что он – из той же породы, что и дядька.

Но все же… Между ними была большая разница. Парни вроде Махани хорошо знают, что такие, как дядька, никогда не бьют первыми. Они это чувствуют. И думают, что на их стороне – преимущество.

Все это я прочел у Махани в глазах. Это было даже в его походке – легкой, играющей, когда он двинулся на меня, рассекая сгустившийся воздух ножом.

А вот в этом он ошибался. Я ударил первым.

* * *

Бляха просвистела, и Маханя не успел увернуться. Блеск начищенной бляхи на мгновение озарил его низкий лоб, и в следующее мгновение из рассеченной кожи хлынула кровь, заливая ему глаза.

Но Маханя не покачнулся: он зажал рану левой рукой, и ринулся вперед. Я быстро крутил запястьем, угрожая новым ударом, но в последний момент резко отошел в сторону и, послав локоть вперед, обрушил бляху на его голову. Как в замедленном кино я увидел, что заточенный край бляхи бьет его прямо в висок – туда, где у него пульсировала вздувшаяся синяя жилка – и разрезая кожу, движется к уху. На землю упала отрубленная мочка.

Тогда Маханя дернулся. Сжался. Но не сдался. Ладонью он по-прежнему зажимал лоб, а предплечье прижал к виску. Вид у него был такой, словно он хочет понюхать свою подмышку, и это показалось мне смешным. Легко танцуя на пружинящих ногах, я снова отступил назад – ровно на длину ремня. И ударил еще раз – прямо в предплечье той руки, что закрывала голову.

Я услышал тихий треск. И тогда Маханя впервые закричал. Просто закричал: от боли и от злобы.

– А-а-а-а-а! – орал он.

И я тоже заорал.

Я бил и бил; бляха точно находила место, которое я намечал взглядом. Я ударил его по правой руке, по тыльной стороне ладони, но он не выронил нож, а только перевернул руку. Я, не останавливая полета тяжелой бляхи, еще раз крутанул запястьем и снова нанес удар – по пальцам Махани.

Половина указательного упала в пыль, а средний повис на лоскуте кожи. Он снова заорал, и я увидел, что ладонь его стала разжиматься. Он выронил нож, и был уже не опасен.

Теперь я целился только в голову. И бил его – даже когда он лежал, дергаясь на земле. Я срезал ему кончик носа, выбил глаз и потом заколачивал латунную бляху весом в два стаканчика мороженого прямо в его вонючий рот. Гнилые зубы крошились легко, и кровь, выступавшая из обрывков губ, смывала черные прокуренные осколки.