Читаем Дорога на Порт-Артур полностью

Мы несем комбата на плащ-палатке вчетвером: младший лейтенант Кузнецов, старшина-артиллерист, Сивков и я. Идем ходко, потому что знаем: должны достичь опушки леса и, если придется, вступить в бой одновременно с группой, ушедшей на северо-восток. Но мы будем открывать огонь только при непосредственном соприкосновении с противником.

Первыми идут Гусев и Кнапке. За ними — прикрытие, потом — мы с комбатом. Замыкает колонну группа во главе с молоденьким лейтенантом, пришедшим в батальон уже под Кенигсбергом.

Под ногами с шорохом оседает талый снег, хлюпает вода. Идем в колонну по двое так, чтобы для нас, несущих комбата, протаптывалась какая-то дорожка. Догадываюсь, что майор чувствует себя прескверно: он видит, как трудно приходится нам.

Вадим Вадимович все это время держится молодцом, хотя у него раздроблена кость левой ноги, а на правой — сквозное ранение выше колена, но кость не задета.

Когда же начнется этот лес? Все поляна и поляна? Из пакгауза мне казалось, что до опушки тут метров сто с небольшим.

Позади у шоссе раздается пулеметная очередь, вспыхивает ракета, другая. Они словно плавают в молоке, эти белые шарики, появление которых не сулит нам ничего хорошего. Вот к пулеметам присоединяются автоматы, слышатся взрывы гранат. Все, значит, там завязался бой, наши оттягивают противника на себя.

А здесь? Есть тут противник или нет? Ведь оба раза он атаковал либо с севера, со стороны шоссе, либо строго с востока. Отсюда только стреляли пулеметчики.

Звуки близкого боя заставляют торопиться. Лес как бы выплывает из тумана, мы ныряем в него и тут же слышим команды на чужом, но ставшим знакомым по звучанию, а не по смыслу языке.

Мы замираем на месте. Гитлеровцы где-то тут рядом, и не будь этого спасительного тумана, они бы давно заметили нас.

Гусев не подает никакой команды. Что это значит? Майора мы опустили на снег и стоим рядом с ним, держа автоматы на изготовку. Неужели удастся избежать стычки?

Да, стычки мы избежали. И все благодаря Кнапке. Немец перевел на русский услышанные команды. Оказывается, находившимся здесь солдатам приказано сняться и бежать бегом к месту боя.

Ну, младший лейтенант Гусев! Ну, молодчина! Неужели твой план так легко осуществится?

Мы подхватываем майора и быстро, где бегом, где шагом устремляемся в глубь леса. Перешагиваем неглубокую траншею, минуем окопчики позади толстых деревьев. Это господа несостоявшиеся подводники укрепляли свои позиции.

Внезапно старшина-артиллерист, несущий плащ-палатку в паре со мной у головы майора, останавливается.

— Погодьте чуток, братцы.

— Что, устал, что ли? — шепчет Кузнецов.

— Какое — устал? Товарищ майор, — артиллерист наклоняется к комбату, — я вас на закорках понесу, а? Так быстрее будет.

— Не знаю, старшина. Решайте сами... — Комбат говорит, не открывая глаз. Вопрос старшины тяготит его.

— Ты не спеши, старшина, — Иван Иванович говорит, не выпуская из рук своего угла плащ-палатки, — может, еще сгодится твоя богатырская сила, когда последний рывок делать будем.

Мы несколько отстали и теперь нагоняем группу прикрытия. Впереди меня мельтешит в тумане маленькая фигурка Лизы. У нее на плече фельдшерская сумка Платовой. Лиза шлепает по снегу в бабкиных туфлях. У нас так ничего и не нашлось из обуви для этой девушки.

Неожиданно круто берем влево, спускаемся в неглубокую лощину и вскоре натыкаемся на какой-то земляной вал. Догадываюсь, что это и есть та самая дамба, вдоль которой мы теперь пойдем строго на восток.

У пересечения дамбы с полотном узкоколейки нас окликают. Наверное, кто-то спрашивает пароль.

Кнапке отвечает по-немецки, и в тот же миг с дамбы гремит пулеметная очередь. Мы валимся в снег, изготавливаемся к стрельбе, но огня не открываем. Таков приказ: стрелять только тогда, когда выстрелит Гусев.

Но он молчит. Жив ли? Жив. Нам приказывают отходить назад. Отходим, кладем майора за толстой сосной, укрываемся за деревьями сами, прислушиваемся. Разговаривают немцы. Сколько их — не знаем. Они приближаются к тому месту, где только что находился Гусев, останавливаются, что-то говорят. Сверкнул огонек, кажется, зажигалки. Желтым пятнышком он некоторое время плавает в тумане, потом гаснет.

Что же случилось? После нам Гусев расскажет, что мы напоролись на пулеметчиков, охранявших переезд узкоколейки. Они, очевидно, спросили пароль, Кнапке назвал им первое пришедшее на ум слово. И поплатился за это жизнью. Пуля свалила его.

К пулеметчикам подошли еще двое, спросили, почему те стреляли, и направились в нашу сторону. Вот тогда-то Гусев и просигналил: отходить назад.

Солдаты приблизились к убитому Кнапке, осмотрели его, решили, что там больше никого нет, кроме этого заблудившегося старика, и вернулись к переезду.

Мы делаем небольшой крюк, огибаем переезд и снова выходим к дамбе.

Сколько времени прошло после того, как мы покинули пакгауз, не знаю. А очень хотелось бы знать. Вдруг не успеем к девяти вечера к тому месту, где наша артиллерия будет прокладывать дорогу во внешнем кольце окружения? Об этих девяти часах мы знаем только четверо.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее