Дорога на Порт-Артур

Наскоро хлебаем борщ из сушеных овощей, съедаем гороховое пюре с салом, разуваемся и валимся на горячую, усыпанную крохотными острыми камешками землю. Еще раз оглядываю своих подчиненных, убеждаюсь, что ни один из них тайком не прикладывается к фляжке, накрываю лицо пилоткой и подставляю всего себя солнцу. На, пали! Все равно от тебя негде укрыться.

В три часа пополудни — подъем. Мы обязаны отшагать свои тридцать пять километров в сутки, десятую часть всего маршрута. Очередной пункт водоснабжения ровно на той отметке.

Идем с короткими привалами часов пять. На каждом — два глотка воды, десятиминутный отдых и — вперед.

С нетерпением ждем ночного привала: тогда можно выпить всю воду, что осталась во фляжке. Но в эту пору на мои плечи, как временно замещающего командира взвода, ложится новая забота — сторожевые посты. Я должен менять часовых через каждый час, ровно по сивковским танковым, которые он выменял на что-то еще там, под Кенигсбергом.

Сегодня вторым на пост должен был заступить Топчий, но его в отделении нет.

Бужу Алексея.

— Не знаешь, где Топчий?

— Так ведь ты его командир...

— Тоже мне остряк. Вставай, пошли искать. Может, заблудился.

— Где ему заблудиться, — бурчит Алексей, — когда шагу не шагнешь, чтобы не наступить на кого-либо.

Алексей прав. Где тут блудить, не лес кругом. Неужели Топчий умышленно затесался в другую роту, чтобы не нашли его? Нет, не похоже на Топчего.

Идем искать вдвоем, поставив на пост Куклева. В едва приметной ложбинке замечаем группу людей с электрическими фонариками в руках. Подходим ближе, останавливаемся вблизи свежевырытой ямы. В ней кто-то есть. Из ямы вылетают комья земли, слышится надсадное дыхание уставшего человека.

— Что тут делают? — спрашиваю старшину-сапера с фонариком в руке.

— Воду ищут, — нехотя отвечает тот.

Подхожу к краю ямы и вижу Топчего. При свете карманных фонарей он углубляет яму, начатую, очевидно, кем-то другим. Голый по пояс, он с силой вонзает лопату во влажную глину, нажимает на нее ногой и выбрасывает грунт наверх. Его сильное, словно сотканное из одних мускулов тело при неярком свете фонарей кажется бронзовым, фарфоровыми полосками сверкают на потном лице зубы.

— Напрасно стараешься, парень, — говорит старый солдат-сапер. — Нету тут воды. Мы ее насосом вот такусенькой струйкой из самой преисподней достаем. До утра всем по фляжке накачаем.

— Та як же так нэма воды, дядько? Ось, дывиться, — Топчий бросает лопату, протягивает саперу пригоршню влажной глины. Руки Топчего дрожат, по лицу струится пот, в коротко остриженных волосах застряли комочки глины.

Сапер не соглашается. Топчего сменяет кто-то еще из охотников, яма становится все глубже, а воды все нет. Убедившись в бесплодности своей попытки, Топчий поднимает с земли гимнастерку, ремень.

— Топчий, ты почему здесь?

Услышав мой голос, солдат вздрагивает, подходит к нам.

— Ты почему ушел без разрешения?

— Та воды ж хотел трошки... Не соби, а всем. — Он тяжело вздыхает раз, другой и вдруг опускается на землю. Ноги уже не держат это сильное, красивое тело. — Товарищ сержант, дайте глоток воды, а потом робыть зо мною, що знаете...

В район трех колодцев, невдалеке от реки Керулен, мы приходим на одиннадцатые сутки. Приходим все. Даже молодые солдаты оказались людьми с завидной волей, жилистыми, как сказал про них Куклев.

На месте нас ожидало многое: баня на открытом воздухе, у котлов с горячей водой, обилие воды, обед и сон, не ограниченный по времени.

Но такая жизнь продолжается недолго. Через два дня мы приступаем к регулярным занятиям боевой подготовкой, сколачиваем отделения, взводы, роты. Атакуем, стреляем, ведем штыковой бой с «противником».

Такое рьяное отношение вновь назначенного начальства к боевой учебе нам не особенно нравится. Ведь многие у нас уже закончили «академию» войны. Но комбат из старых дальневосточников неумолим.

— Сколько же солдату учиться? — как-то спросил я его на занятии.

— Сколько он служит, столько ему и учиться, понял, сержант?

— Понял. Но у меня в отделении Куклев, например, всю эту науку на зубок знает.

— Тогда пусть учит тех, кто ее не знает на «зубок».

А вечером состоялось партийное собрание батальона, где нам, сторонникам того, что уже все знаем и умеем, дали основательный бой и заставили отступить с «занимаемых позиций».

Начались дожди. Вот ведь оказия какая: нет, чтобы этим хлябям небесным разверзнуться над нами, когда мы шли сюда, в район трех колодцев! Тогда бы мы благодарили небо за эту благодать, а теперь, как под Голдапом, мокнем в воде и с надеждой глядим в небо.

В первых числах августа в полк приехал командир дивизии вручать награды отличившимся в последних боях под Кенигсбергом. Ночью именинники, в числе которых были Сивков, Куклев и я, «гладили» брюки, положив под себя так, чтобы сделать какое-то подобие стрелочки на них; утром чистили пуговицы и брились.

Выстроен весь полк. На правом фланге машет алым крылом полковое Знамя. Сверкают на солнце ордена и медали. И солдаты, и офицеры — все в выстиранном, выгоревшем на солнце обмундировании, в начищенных сапогах и ботинках.