Читаем Дорога на Порт-Артур полностью

Играет оркестр, к середине строя подходит генерал.

— Здравствуйте, товарищи славные пехотинцы-ы!

— Здра... жла... варищ... рал!

Генерал говорит, что ему выпала большая честь вручить нам высокие правительственные награды и он уверен, что в предстоящих боях с японскими самураями мы вновь покажем образцы верности воинскому долгу, мужества, героизма.

Награжденных оказалось около ста человек. Когда начальник штаба полка называет мою фамилию, набрав в легкие воздух, громко отвечаю: «Я», строевым шагом «рублю» к генералу.

— Товарищ генерал, сержант Кочерин...

Второй раз в жизни пожимаю руку генералу и опять принародно, во время торжества. Судорожно сжимаю в потной ладони коробочку с орденом, делаю поворот кругом и возвращаюсь в строй.


Утром 8 августа наш батальон, назначенный в передовой отряд стрелкового корпуса, первым покидает расположение полка, уже выдвинутого к границе Монголии. На правый берег реки Халхин-Гол мы переезжаем где-то в районе Хамар-Дабы по новому деревянному мосту, построенному здесь уже после боев 1939 года. Внизу, разбиваясь о быки, проносятся зеленовато-голубые волны.

— Большая река, — говорит шофер нашего «форда» Бакланов, осторожно ведя тяжелую машину по доскам продольного настила. — Вот бы искупаться, а?

Да, не дурно бы, но сейчас не до этого. По давней фронтовой привычке, въезжая на мост, поглядываем на небо. Любили белобрюхие «юнкерсы» прижимать нас на переправах, камнем пикировать на людей и машины, бомбить, обстреливать из пушек и пулеметов.

Правый берег реки — песчаный, густо поросший невысоким кустарником. Грузовики с пехотинцами лениво ползут по разбитой полевой дороге, на обочинах которой в чахлой траве видны ржавые осколки, ручки от гранат РГД, стволы незнакомых нам винтовок, россыпи позеленевших гильз.

— Тут, что ли, самураев колотили? — спрашивает водитель.

— Тут, — отвечаю, — кажется, тут.

Я стою на подножке. Рядом с водителем в кабине сидит командир взвода, но он не был на фронте, и чаще Бакланов обращается ко мне.

Останавливаемся в неглубокой балке, примерно в полукилометре от берега, рассредоточиваемся, маскируем машины и беремся за лопаты. Команды для этого не требуется: фронтовой закон, неписаный, но — закон. Шоферы отрывают аппарели, чтобы укрыть хотя бы двигатели машин, мы копаем ровики. Грунт легкий, но ползет, а закрепить его нечем. Кое-кто пытается сделать из веток фашины, однако ничего не получается: песок есть песок.

Приходит командир взвода. Опускаясь рядом с нами, вытирает лицо платком,говорит:

— Командир батальона разрешил купаться. Одна половина людей — здесь, другая — на реке. Через полчаса — меняться. Все.

— Комбату — ур-ра-а! — кричит Сивков. Мы подхватываем.

— Ну, чего расшумелись? — Старший лейтенант сердито оглядывает нас, потом расстегивает ворот гимнастерки и ложится на спину. — Глядите, чтоб не унесло кого. Река, как бешеная.

Отбираю половину взвода, строю и веду балкой к реке. Едва перед глазами показывается сулящая блаженство стремнина, как строй невольно рассыпается, и во все лопатки мы бросаемся к воде.

На берегу уже полно солдат. Словно перерезанные пополам — до пояса черные, ниже — белые, как сметана, они топчутся на берегу, не решаясь ступить в реку.

— Что, кишка тонка? — спрашивает на бегу Сивков.

— А ты попробуй сунься.

Алексей разувается, снимает брюки, кальсоны и, сверкнув в воздухе ладным, крепко сбитым телом, ныряет. Красавица река в мгновение ока подхватывает его, тянет к середине, но Сивков, борясь с течением, все же успевает выйти на берег. От холода, а может, и от испуга он не может произнести ни слова. Мы хохочем, хлопаем Алексея по спине, покрывшейся гусиной кожей.

— Ну как, Сивков?

— Сила, братцы, — наконец отвечает он, не переставая дрожать. — Не вода — огонь холодный. А купаться можно, но только у берега, а то унесет.

С реки возвращаемся помолодевшими, по словам Куклева, на целых две недели.

После обеда всех коммунистов собирает заместитель командира батальона по политической части. Рассаживаемся вокруг него в кружок, скрестив ноги — в Монголии это вошло в привычку.

— Шесть лет назад мне пришлось воевать в этих местах, — говорит он. — Так вот, случалось, люди гибли из-за того, что отказывало оружие. Пыль — бич этих мест. Забьется в затворы, в казенники пушек, нипочем не откроешь их после первого выстрела. Ваша задача — личным примером показать, как нужно подготовить оружие к бою, как предохранять его от пыли. На ближайший час — это задача номер один.

Принимаемся за чистку оружия, патронов, противогазов. И, как ни странно, стараемся не говорить о том, что вот-вот начнется война, что нам опять предстоит штурмовать долговременные укрепления японцев, о которых слышали от офицеров, опять выполнять свое многотрудное фронтовое солдатское дело.

Война с японцами нам представлялась такой же, как и с немцами, с той лишь разницей, что вести ее придется в горах Хингана. А в горах нам воевать не приходилось. Мы больше специализировались по «болотной» части.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее