Дорога навстречу вечернему солнцу

Солдатик, как многие молодые водители, был неопытен, но горяч. Разогнался на мокрой от дождя трассе. Впереди был мост, и высоченная насыпь. Перед мостом он резко притормозил, а машину понесло юзом… Пока они крутились на пятачке перед обрывом, Борис распихал отца и солдатика в стороны и быстро лёг на пол в кабине. Двери у машины выбило. Отец мой и солдат вылетели с двух сторон, покатились под откос, закопались в песок и замерли на поросшем редкой травкой склоне. Отец рассказывал, как жутко, вращая колёсами, над их головами пронеслась военная машина и, подпрыгнув несколько раз, встала на берегу мелкой речушки. Оттуда, со стонами, вывалился Борис… У машины чуть помялась дверца, какие-то лампочки разбились, отец с солдатиком отделались лёгкими ушибами и ссадинами, а вот Борис пару недель отлёживался, лечился примочками от синяков по всему телу…

С его сыном, Максимом, мы общались ровно и скучно. Он был лет на пять старше меня. Я заканчивала школу, а он учился в институте, у него был свой круг взрослых друзей. Учился он хорошо и был, как сейчас говорят, «ботаником», в очках, погруженный в себя.

Мы могли поболтать о том, о сём, без особого интереса. Однажды Максим, на мои слова о том, что у его отца много друзей, резко ответил, что у отца нет друзей. У него только приятели. И это прозвучало болезненно, с нажимом.

Здесь нужно упомянуть маму Максима, жену Бориса, Ларису Фёдоровну. Это был единственный человек из семьи, который относился ко мне по-настоящему тепло. Она всегда была искренне рада, когда мы появлялись в их милой квартире. У них было очень уютно, на трюмо и на полках – множество статуэток, всюду – комнатные цветы… Из-за цветов царил полумрак, но не было мрачно – желто-оранжевыми были шторы, на стене висел нарядный ковёр… Включалась люстра, рассыпающая свет в рядах хрустальных фужеров в буфете… В комнате Максима до самого потолка высились книжные полки, и Максим со снисходительной улыбкой наблюдал, как я ахала, увидев очередное книжное сокровище. Уезжала я от них всегда со стопкой книг… На стене в его комнатке висела гитара и чучело дикой козы, которое когда-то сделал мой отец…

Подозреваю, что Ларисе Фёдоровне было радостно видеть, как я оживляюсь, видя книги, как мягко улыбается её любимый единственный сын, и мрачная тень, которой был обычно прикрыт их дом, куда-то улетучивается… О тени я сказала не зря. Очень быстро почувствовала, что в семейной жизни Бориса и Ларисы не всё благополучно. Во-первых, у них, у каждого, была своя спальня, в которые я ни разу не заглянула. Во-вторых, у них была какая-то невесёлая тайна, из-за которой Лариса сторонилась мужа, а он делал вид, что всё нормально. Они жили не в лад, каждый – своей жизнью, и мне было жаль Максима… Я жалела его, как маленького, хотя была младше… Похоже, что его родители тоже были замкнуты друг на друге, но со знаком минус, постоянно что-то хотели доказать друг другу. Их противостояние поглощало и силы, и внимание. Максим был один, хотя и мать, и отец по-своему любили его…

Думаю, что с подачи Ларисы Фёдоровны меня вдруг стали примерять на роль невестки. Семья зачастила к нам в гости, мы ездили за земляникой, на рыбалки… При этом нас с Максимом всё старались свести вместе, наблюдая издалека. Меня его присутствие не очень тяготило, но бывало скучно до зевоты. Я мечтала о мальчике из параллельного. Максим явно был занят своими мыслями…

Наконец Максиму стало не до поездок – близились госэкзамены в институте. А я и рада была, что оставили в покое.

Борис перестал у нас показываться, а через год мы узнали, что сын его женился на Эвелине, дочери директора автопарка. Отец мой хмыкнул, что родство более чем выгодное. Я уловила нотку обиды в его голосе. Мне новость принесла облегчение, но почему-то снова от жалости к Максиму немного сжало сердце…

Пару раз мы пересекались с Ларисой Фёдоровной. Она явно охладела ко мне.

Мне вспоминается иногда строчка песни «мы были просто так, для красоты…». Гениальная, думаю, строчка. Потому что самые сердечные, самые нужные люди – они не для пользы, а для красоты… Чтобы было кого любить … Вот от своих детей разве ждёшь какой-то особенной отдачи? Нет, любишь их просто так…

Я потихоньку вернула Ларисе Фёдоровне все прочитанные и недочитанные книги, и общение затихло…

Отец тоже недоумевал, куда девалась горячая дружба Бориса. Умом он, конечно, всё понимал и мог объяснить, но сердце явно грустило…

Через два года всё успокоилось и позабылось. Но снова, вызвав потрясение, на пороге нашего домика появился Борис. Это был вовсе не энергичный холерик, с красным плоским лицом и пышной причёской. Это был постаревший, поблёкший толстяк с обвисшими кудрями. Он сказал только одну фразу:

– Максим погиб…

В следующий раз он привёз Ларису Фёдоровну, тоже смятую и выбеленную горем. А дом их чёрная тень накрыла плотно и навсегда.

Лариса Фёдоровна ушла в горе как в тёмный омут, а Борис ушёл из дома. Как-то приехал к нам с новой женой, рыжей, по-клоунски яркой, нелепой, увешанной золотом… Подумалось, что они с Борисом очень подходят друг другу.