Дорога навстречу вечернему солнцу

Операцию без конца откладывали. И вдруг всё решилось неожиданно быстро. За неё, редкую и сложную, брался главный хирург областной клиники. Он почему-то наотрез отказался оперировать в детской больнице, где было всё необходимое оборудование. А во взрослой клинике на ребёнка с недоумением смотрели и больные, и медперсонал. Но Любе было не до них. Все её мысли занимала операция.

Сначала пожилой хирург долго, задумчиво разглядывал Пашины «уши». Щурил глаза, под которыми обвисали индюшиные мешки – розовые, с лиловыми морщинками. Дряблые щёки придавали ему сходство с бульдогом. Пальцы его, в светлых волосиках, пахнущие одеколоном, поворачивали голову мальчика то так, то этак. От врача, чувствовала Люба, исходило ощущение уверенности, всесилия. Он без труда вошёл в их с Пашей мир, всё в нём было теперь подчинено этим ловким, чутким рукам, пристальному взгляду. Надо было как-то умилостивить этого чужака, чтобы не наделал вреда. До конца доверяться ему, отдавая сына на «заклание» Люба не собиралась. Она смотрела, слушала чутко, по-звериному, отзываясь не столько на слова, сколько на интонации: миролюбив ли, не угрожает ли сыну чего? Если что, она схватит ребёнка и не даст ничего над ним сотворить…

Но хирург был немногословен, сосредоточенно разглядывал будущее поле операции, никакой агрессивности и беспокойства не излучал, и она притихла, расслабилась…

Соседка по палате, полная, кудрявая, надела круглые очки и стала похожа на сову. Она удивлённо уставилась на новых обитателей: мальчик грыз глянцевое яблоко, его мать, молодая худенькая женщина, тихо присела на кровать, которую им дали одну на двоих с сыном.

К вечеру, когда знакомство состоялось, и соседка успела наахаться и наумиляться над подвижным Пашкой, и порядком устать от него, она сказала Любе:

– Слушай, у тебя такие хорошие волосы, а ты совсем за ними не следишь.

Волосы, действительно, висели тусклыми прядями. Но, Люба знала, дело было не в уходе, а в нервном напряжении. Пока не пройдёт операция, так и будут висеть паклей, никакие шампуни не в силах помочь.

Глава пятая. Операция

С утра румяная Роза поставила Паше «сонный укол», и он вскоре стал вялым, искал, где бы прикорнуть. Медсестра зашла ещё раз, но Люба сама, надев белый халат, взяла сына на руки и понесла в операционную.

Хирурга ещё не было, у двери толпились студенты. Они часто ходили по больнице, забредали во все уголки. Неласковее всего их встречали в роддоме. Люба вспомнила, как однажды женщина, с начавшимися схватками, под горячую руку чуть не побила лупоглазого студентика, что полез к ней с расспросами… И сейчас один долговязый любопытный студент увязался за ней.

Люба уложила сына на кушетку, присела рядом. Мягкие светлые волосики прикрывали скрученное валиком Пашино «ухо», и Люба, спохватившись, попросила ножницы. Долговязый мигом прыгнул к лотку, подал инструмент, и она взялась осторожно обстригать прядки, убирая волосы в карман. Паша так и заснул под её руками, счастливо улыбаясь. Студент исчез, вошли хирург с анестезиологом. Люба, словно оставляя детскую спальню, выскользнула в коридор и бережно прикрыла дверь. Соседка в палате сочувственно всмотрелась в её бледное лицо.

– Не вздумай плакать, а то ему худо будет, – стёкла очков сизо поблёскивали, в них отражалось трёхстворчатое окно.

– Не ходи! – донеслось Любе вослед. Но она заторопилась, не зная, почему. И только остановилась, запыхавшись, под дверью операционной, как та тихо отворилась. Выглянуло лицо, почему-то с зеленоватым оттенком. Вышел анестезиолог, повязка болталась на груди.

– Что? – выдохнула Люба.

– Холодно в операционной. Надо бы грелку с горячей водой, в ноги парнишке, – и сутулая его фигура исчезла за дверью.

– Ох, эта перестройка! – ворчала санитарка, – Никогда такого безобразия не было! Отключили воду! Разве вот в столовой, в титане, осталось кипяточку…

…– Хорошо, – анестезиолог принял грелку, завёрнутую в полотенце. Потом снова появился из-за двери, запнулся взглядом о Любу, что замерла у окна, но ничего не сказал, двинулся вдоль по коридору.

Коридор был пустынным. Сон-час, больные – по палатам. Хирург, значит, там наедине с Пашей. Любе вдруг представилась операционная. Столик под яркими лампами, согнутая фигура старого хирурга. Спит сынишка, а душа его, явственно увиделось, висит над столом нежным облачком, и с тельцем её связывает серебристая нить. Душа – живо, доверчиво и с любопытством, без опаски наблюдает за тем, что делает врач… У Любы вдруг перехватило горло. «Не плачь!» – приказала она себе, но спазм выворачивал горло.

Она ходила вдоль окон, считала: семь шагов туда, семь – обратно. Под пальцами на шее билась жилка. Глаза были сухими. Потом она сбилась, потеряла счёт времени и молилась, забывая слова и начиная снова и снова. Не заметила, как анестезиолог тенью проскользнул за дверь операционной. Позже, во снах, дверь эта мучила её, вырастая до невероятных размеров, страшная, как плита.