Дорога навстречу вечернему солнцу

– Купите чего-нибудь, – напутствовал старший сын и отвернулся к стене досматривать утренние сны.

Забежала к соседке: присмотри, пожалуйста, незаменимая наша! И – поехали.

Дымы то там, то тут, но восходящее солнышко явилось ясное, умытое, и дорогу превратило в олово, ослепительно засверкали зеркальца озер. Мириады серебряных чешуек заплескались на забывшей зимние сны речке. Замелькали зеленые низины. Березы развесили желто-сиреневые ветки. Через неделю будут в зеленой дымке новорожденной листвы…

Топорщились по-весеннему гибкими изумрудно-хвойными ветками сосны. По сопкам катилось малиновое зарево багула… В низинах, покачиваясь на тонких ногах, бродили журавли. Свистя крыльями, летели к озерам утки, а в сумрачных лесных коридорах перелетали рябчики и сизые голуби…

…Мама спала в затемненной спаленке. Папа ее разбудил, усадил, угнездив за спиной подушки.

Мама поправилась, потяжелела, лицо приобрело землистый оттенок. Смотрела на нас отрешенно.

– Знаешь, когда мне было плохо, ну в тот день, когда увезли в больницу, меня ведь не было дома. Тело мое было здесь, а души-то не было. Где она была – я не знаю, – мама посмотрела на меня широко распахнутыми глазами.

Я не могла придумать, что ей ответить. Не скажешь же, что, по-моему, ее по-настоящему здесь и сейчас нет. Прежняя мама всплеснула бы руками, заплакала бы, может быть…. Начала бы меня тормошить, о детях расспрашивать…

И папа, и Алеша с Мариной были подавлены, но делали вид, что ничего не происходит. Одна маленькая Леночка не умела притворяться: ни за что не шла в комнату к бабушке.

Я рассказывала, что видела по дороге, а мама сердито, почти гневно, махнула в сторону окна:

– Я теперь туда не смотрю. Там ничего нет!

И я вдруг на секунду увидела ее прежней, в чьих глазах часто жили решимость и протест. Мне показалось вдруг, что она сознательно отгородилась от реальности и, как и я в последнее время, сосредоточенно решает что-то чрезвычайно важное для себя.

Но взгляд ее снова погас, а я говорила, говорила, гладила ее по руке, не давая ей уйти в мертвенную отрешенность. Рассказывала о мальчишках, и она, слыша знакомые имена, немного приходила в себя. Ее взгляд становился чуть осмысленнее и только.

Появился папа, и она сразу изменилась. Так слепой котенок начинает беспокоиться, учуяв кошку. Мама вдруг заприговаривала, запричитала быстро, бессвязно, застонала, жалуясь. Он поставил столик, вздохнул обреченно, вышел, и она затихла.

Я уже была в дверях, когда взгляд ее снова прояснился, стал пронзительно-чистым, и она сказала с ужасом и радостью:

– Не моя очередь!

Я замерла на месте, а она два раза повторила эту фразу и добавила:

– Смотри, кто за последнее время: Никишин, Гоха и Володька Кочергин! Мужики идут. Не моя очередь.

В машине ты пояснил:

– За последнее время умерли в селе те, кого она назвала.

… Мы едем домой. Багровое вечернее солнце плавает в сизой мгле. Младший, наверное, глядит в окно и боится сгущающегося дыма. А может включили с Андрюшкой телевизор и смотрят, и не страшно им вовсе. Скорее бы доехать.

Шелест крыльев

Люба поднялась, нащупала мохеровые тапочки, щёлкнула выключателем. Оранжевый круг мягко лёг на колени, высветил коврик на полу.

Иришкин любимый медвежонок валялся у ножки кроватки. Люба положила его в изголовье дочери. Та спала крепко.

Двенадцатилетний сын, Паша, как всегда, сбросил одеяло на пол, свернулся калачиком. Матово светилась кожа, на спине выделялись крылышки лопаток. Люба укрыла его одеялом, и он, замычав, расправился, подтянул край пододеяльника к подбородку и блаженно заулыбался. Она не удержалась, погладила его по ершистой макушке, и, выключив свет, легла.

Мерное чакание будильника, спокойное дыхание детей…Люба лежала и думала, что она совершенно счастлива и больше нечего желать. И хорошо бы, чтобы так было всегда…

Глава первая. Медпункт

В медпункте было сумрачно и тихо. Прохлада, пропитанная слабым запахом хлорки, и невероятная, нежилая чистота.

За приоткрытой дверью, откуда в коридор проникал мягкий свет, шуршали бумажки. Послышался женский голос:

– Войдите.

Люба подхватила сынишку, потянула дверь.

Солнце било в оранжевые шторы, острым лучом чертило столешницу. Бегая по инструментам, сыпало белыми искрами.

Стул остро скрипнул. Сын настороженно затих на маминых коленях.

– Восемь месяцев, – незнакомая врачиха листала карточку, – зовут Павлом.

– Это в честь дедушки, – с готовностью откликнулась Люба. Она с волнением ждала, когда врач поднимет фиолетовые, с густо начернёнными ресницами, веки. Обычно первый беглый взгляд на её сына вызывал напряжённый интерес, а потом на лицах появлялось напускное равнодушие…

Так было и в этот раз. Глаза врачихи чуть расширились, и снова – фиолетовые веки, словно опущенный занавес. Сейчас скажет: «Чудесный малыш. Но что у него с ушами?». Впрочем, в карточке научным языком написано, что ушных раковин почти нет.

Тонкие пальцы врача мучили авторучку. Лилово-блестящие губы подобрались. Молодая врачиха, совсем девочка… Наконец губы дрогнули: