Дорога навстречу вечернему солнцу

– И откуда ты, Юрочка, все знаешь?

– Информация, – довольно улыбнулся Крутиков. Он пригладил вихры и, не успела Марина глазом моргнуть, как его фигурка, которая терялась в мешковатом свитере, скрылась за дверью.

Но не прошло и десяти минут – возник снова, на том же месте:

– Марина Анатольевна, пожал-те к редактору.

Редактор был плотный, лысоватый мужчина. Он специально отрастил длинную челку, чтобы зачесывать назад, прикрывать плешь на голове. Но лысина все равно просвечивала, и к тому же, стоило нагнуться к нижнему ящику стола, челка валилась на глаза. Вот и сейчас, когда в дверь постучали, он едва успел откинуть ее назад и пригладить широкой ладонью:

– Войдите!

– Можно, Юрий Николаевич? – Марина вошла почтительно, но с достоинством, присела на стул для посетителей. Он жестом махнул на стул поближе, у своего стола.

– Времена меняются, – глубокомысленно изрек он. Помолчал и продолжил:

– Раньше о религии нельзя было напечатать ни строки, а теперь в соседней районке попам целую страницу, раз в месяц, отводят. Пишут о сборе денег на храм, письма прихожан печатают…

– Прихожане – тоже читатели, – глядя в сторону, проговорила Марина.

– Да, отставать от соседей негоже…

– А давайте, я у священника возьму интервью? Новое лицо все-таки в районе.

– Пожалуй, это то, что нужно, – оживился редактор, – Это не религиозная пропаганда, это – информация. Тем более что прихожане – тоже наши читатели.

«Где-то я это уже слышала», – усмехнулась про себя Марина, покидая кабинет.

На следующее утро она подходила к церкви. В скверике чуть шелестели березки и тополя, на клумбах кудрявились разноцветные астры.

Настроение у Марины было великолепное, давно она такого подъема не чувствовала. Церковка, бирюзово-золотая, издали казалась воздушной. А, приближаясь, становилась все плотнее и серьезнее. Суровее даже. Марина заробела почему-то, замедлила шаг, остановилась. Вгляделась в сияющий на густо-синем небесном фоне крест. Закрыла глаза, а он стоял перед глазами, черный на бледном небе…

«Ага, боязно тебе стало, великая грешница…», – подумала вдруг. Вздохнула, и решительно поднялась на чистое крылечко.

Отец Сергий оказался высоким, светловолосым, васильковоглазым. Совсем юным. Выслушал внимательно, напряженно, без улыбки. Ее не покидало ощущение глупости и ничтожности того, с чем она пришла к нему, и даже в голову не пришло очаровывать его. Он был погружен в себя, собран, словно готовился к сверхответственной работе. Все его мысли были явно не здесь. Волнуясь и сердясь на себя за это смятение, она коротко изложила просьбу об интервью.

Отец Сергий спешил, пора было начинать Литургию. Он кивнул брату Иннокентию:

– Вот, с журналисткой поговорите, – и скрылся в боковой двери.

Марину сразу как будто спустили на землю. Она вздохнула. Былая уверенность, ироничность вернулись к ней. Иннокентий – другое дело, существо земное, вполне объяснимое.

Иннокентий почти вплотную приблизился к ней:

– Что это Вы, сестра, в церковь в брюках-то явились?

Марина чуть отодвинулась:

– Я приготовила ряд вопросов для интервью. Не хотите ли взглянуть?

Глава 5. Евгения. Богослужение

Удивительное дело! Обычно через полчаса ритм службы затягивает всех, без исключения. Даже новеньких.

Новокрещенные, еще в шелухе суеты и самоиронии, крестятся и делают поклоны невпопад, неуклюже. Еще несколько месяцев назад Евгения сама такой была… Ничего, пообвыкнут, проникнутся неспешностью, радостью включения в единый ритм.

Радость – редкая, осторожная бабочка. Ее непросто приручить. Вспорхнет, и жди, когда надумает вернуться.… И нет сил включиться в ровное течение службы, в поток молитвословий. Он плывет мимо. Но, если хочешь, ждешь и надеешься, всегда происходит чудо: произносятся вроде бы ничего не значащие, мертвенные слова, и вдруг – будто клавиша западает. Огненно высвечиваются полупонятные строки, вдруг широко раскрывается значение какого-нибудь оборота, слова становятся ясными, нужными именно сейчас, как ответ на тайный вопрос, как лекарство и утешение. Ухает сердце, содрогается душа, откликаясь, и оживает, потрясенная…

На первых богослужениях очень уставали ноги, нестерпимо ныла поясница, клонило в сон. Евгения удивлялась, как это дряхлые старушки могут выстаивать по нескольку часов не шелохнувшись, словно свечечки.

Она вслушивалась в хрипловатый, напевный голос отца Сергия, тонкие и нестройные голоса певчих и поначалу ничего не понимала. Просто в душу западали отдельные строчки, и потом пелись весь день. Особенно нравилось ей: «Благослови-и, душе моя, Господа, благословен еси, Господи…». Быстро выучила «Отче наш» и «Верую», они пелись во время Литургии всеми прихожанами…

Иногда на богослужениях как бы исчезало ощущение времени. Тогда не думалось о постороннем, не разглядывалась игра света в металлизированной иконе над Царскими вратами, не отвлекали внимания передвижения в задних рядах и хныканье детей. Евангельские события, перечитанные на много раз, проступали сквозь церковно-славянскую речь, наяву разворачивались перед нею, и она была их реальной участницей, свидетельницей…