Дорога навстречу вечернему солнцу

Марина сама любила поговорить о «запредельном»: переселении душ, хиромантии, астрологии. Ей одно время нравился образ роковой женщины с гривой черных волос. Даже примеряла как-то черный длинный парик подруги, но ужаснулась – не ее стиль. У Женечки, сколько помнит, пепельная коса до пояса, и не надоело ей? Ее с короткой стрижкой и представить невозможно.

Поначалу они много и охотно разговаривали. Женя рассказывала о мироточении икон, святых местах, о библейских событиях… Интересно было. А потом.… Почему-то душу стало ломить, почти физически. Марина забеспокоилась, не поняла сразу – откуда это. Потом дошло – Женечка! Как-то Марина взялась спорить, доказывать, что «в любви греха нет» и «что естественно – то небезобразно». А Женечка заметила, что у Адама была одна жена, и сказала о каком-то блудном мытарстве. Страсти какие! Слушать было невыносимо. Марина воскликнула: «Все! О Боге – ни слова!». Женечка послушалась, замолкла. С тех пор говорили о солениях-варениях, о детях. Марина рассказала о сыне Максимке, что жил у бабушки. Она вдруг сильно затосковала о нем.

Женечку выписали, и Марина вздохнула с облегчением. А дня через два чего-то стало не хватать. Позже, вспоминая больничные дни, думала, что как было бы хорошо, если бы они с нею были на одной стороне, были бы подругами. Но что их разделяет? Бог? Женечка бы сказала – грех.

Глава 8. Евгения. Исповедь

Евгения строго постилась, почти голодала, накануне исповеди и Причастия. Тело было легким, голова слегка кружилась. Она раньше представить себе не могла, как это: встать перед зеркалом прожитого, вглядеться в него… Со стыда можно умереть. А тут еще ясные, торжественные глаза отца Сергия… Говорить-то надо о «самом-самом», сокровенном, в чем иногда и себе признаться боишься…

Каждая исповедь – маленькая катастрофа. Умирание и рождение. Отец Сергий сказал, что так и должно быть, любое Таинство – смерть ветхого человека и рождение нового. Но как же это больно – умирать! На всю жизнь запомнилась самая первая ее исповедь. На ней откалывались с души огромные, непомерно громоздкие куски застарелой вины. Их не изжить сразу, а что-то замолить – жизни не хватит…

В церкви почти никого не осталось, догорали свечи, было сумрачно. Низко наклонившись к аналою – церковному столику, на котором лежали крест и Евангелие, Евгения рассказывала свою жизнь. Детство, девичество… Особых грехов она в те периоды жизни не видела, много позднее стало открываться, что корни всех бед – в детстве, в юности, еще дальше – в грехах предков. Но пока это было для нее закрыто. Замужество… Рождение сына… Более-менее ровно вела речь, и вдруг будто ухнула в яму, стала заикаться, сбилась. Простит ли Господь смертный грех? Слово-то выговорить трудно – аборт.

… Было это в другом районе, в заштатной маленькой больничке, она гостила у мужниной родни. Пустынный коридор, кабинет врача с ядовито-желтыми занавесками. Опухшее после трехдневного запоя лицо красногубой деревенской врачихи.

– Вот деньги, – пробормотала Евгения.

– Потом. Таблетку пила?

– Какую таблетку?

– Обезболивающую! Тебе что, никто не сказал? На, запей, там – вода. Тапки, халат взяла? Переодевайся!

Зубы стучали от страха. Голос врачихи, поначалу глухой, в процедурке срывался на визг. Евгения почти теряла сознание от боли.

– Сама виновата! Надо было таблетки выпить. Идут, ничего не знают безмозглые! С мужичками любите спать? Сладко? Терпи вот!

Железяки со стуком падали на поднос. Кромсалась живая ткань, и будущий ребеночек Евгении, сыночек или дочка, был, живой, раскрошен на кусочки… Господи! Но почему никто не сказал заранее, что это – так! Ну почему никто не остановил? За что же Господь отнимает у нас разум? За грехи родителей…

Прости, прости нас, Господи…

Позже, сунув врачихе деньги, Евгения, шатаясь, вышла из кабинета. Почти не помнила, как добралась до дома родных. Жаловаться, что ей плохо, не решилась. Ночью поднялся жар, на другой день началось кровотечение, болевые спазмы, и пока нашли машину, чтобы увезти в районную больницу, она была почти без сознания. Две недели она находилась между жизнью и смертью, едва вернулась с того света. Но она благодарна за эти муки. Что они по сравнению с душевными, запоздалыми. Не высказать.… Исповедала, покаялась, закаялась не только делать аборты, но и помышлять о них, а до сих пор больно…

Много было помрачений. Вот, хотела от мужа уйти. Надюшке тогда было месяцев шесть. Михаил остался без работы, месяц за месяцем слонялся бесцельно, днями лежал на диване, глядя в потолок. Дошло до того, что каждый день ссорились. Собрала она детей, Надю в коляску, Колю – за руку, и отправилась квартиру искать. «Сердобольные» подсказали, где дом пустует. Подошли – замок амбарный, сквозь пыльное окно видно разваленную печь.… Ужаснулась, образумилась. Сейчас страшно вспоминать. Ладно, Господь к такому страшному дому привел. А подвернись устроенная квартира, – и ушла бы, и лишила деток родного отца! Прости, Господи…