Дорога перемен

Говард поднялся и через всю комнату прошаркал к жене. Он протянул к ней руку в пигментных пятнах, но потом, видимо, передумал, и рука безвольно упала. Глядя в окно, они стояли рядом и вроде бы перешептывались. Лицо Джона лучилось остатками веселья.

– Слушайте, может, нам и вправду прогуляться? – неуверенно спросил Фрэнк.

– Да-да, пойдемте, – поддержала Эйприл.

– Знаете что, – сказал Джон, – давайте прогуляемся втроем, а предки подождут здесь свою радугу. Всем будет свободнее.

Он подскочил к стеллажу за своей кепкой, а потом вдруг дернулся к родителям, и кулак его быстро описал в воздухе широкую дугу, собираясь приземлиться на плечо миссис Гивингс. Говард испуганно сверкнул очками, ибо не успевал предотвратить удар, которого, впрочем, не последовало: кулак лишь ласково чиркнул по одежде.

– Пока, мам. Будь всегда такой милой.

Пригретые солнцем деревья курились, умытая дождем земля источала бодрящий аромат. Чета Уилер и их гость, расслабленные неожиданным чувством товарищества, гуськом пробирались между деревьев; от легчайшего прикосновения склоненные ветки окатывали дождевой капелью, сучки в сверкающей коре норовили оставить на одежде грязный след. Миновав рощицу, компания вышла на задний двор. В основном говорили мужчины; Эйприл взяла Фрэнка под руку, он заметил в ее глазах огонек восхищения.

Похоже, гостя не интересовала практическая сторона европейского плана, но он засыпал супругов вопросами о причинах отъезда; когда Фрэнк сказал что-то о «безнадежной пустоте здешней жизни», Джон ошеломленно замер.

– Ну вот, слово найдено, – сказал он. – Безнадежная пустота. О пустоте рассуждает до черта людей; когда я работал на побережье, все только о ней и говорили. Ночь напролет разговоры о пустоте. Однако никто ни разу не сказал «безнадежная», на это мы не осмелились. Наверное, требуется определенное мужество, чтобы увидеть пустоту, но несравнимо большая отвага нужна, чтобы понять ее безнадежность. И когда поймешь, ничего другого не остается, как сваливать отсюда. Если есть возможность.

– Наверное, – сказал Фрэнк. Он вновь ощутил неловкость и решил сменить тему. – Я слышал, вы математик?

– Ошибочные сведения. Одно время был преподавателем, вот и все. Теперь это в прошлом. Знаете, что такое лечение электрошоком? За последние месяцы я прошел тридцать пять… нет, тридцать семь… – Джон тупо уставился в небо, припоминая число. Только сейчас Фрэнк разглядел, что складки на его щеках – это шрамы от хирургического ланцета и все лицо его изрыто застарелыми рубцами. Видимо, когда-то оно было сплошь в фурункулах. – …Тридцать семь сеансов. Идея в том, чтобы вытряхнуть из башки все эмоциональные проблемы, но в моем случае эффект был иной – вытряслась на фиг вся математика. Подчистую.

– Какой ужас! – ахнула Эйприл.

– Ай-ай-ай, какой ужас! – бабьим голоском передразнил Джон и вызывающе ухмыльнулся. – А почему, собственно? Потому что математика «интересная»?

– Нет, потому что электрошок – это, наверное, страшно, и ужасно забыть то, чего забывать не хочешь. А математику я считаю очень скучной.

Джон смерил ее долгим взглядом и одобрительно кивнул.

– Мне нравится ваша жена, Уилер, – объявил он. – Она похожа на женщину. Знаете, в чем разница между женщиной и дамочкой? Мм? Намекаю: дамочка громко не смеется и выбривает подмышки. Вот старушка Хелен – вся из себя дамочка. За все время женщин я встречал раз шесть, и, по-моему, одна из них ваша жена. Если вдуматься, это логично. Потому что вы кажетесь мужчиной. А их тоже не так много.

Украдкой наблюдая из окна, миссис Гивингс не знала, что и думать. Она все еще переживала шок от начала визита, которое превзошло самые худшие опасения, но должна была признать, что Джон редко выглядел таким счастливым и раскрепощенным, как сейчас, когда расхаживал по заднему двору Уилеров. Что еще удивительнее, супруги тоже казались вполне довольными.

– Похоже… он им понравился, как ты считаешь? – спросила она мужа, который проглядывал «Санди таймс», найденную в гостиной.

– Угу. Не нужно так нервничать, Хелен. Когда они вернутся, ты расслабься и дай им поговорить.

– Да, верно. Ты прав. Так и сделаю.

Так она и сделала, и вышло хорошо. В последний час визита, когда все, кроме Джона, выпили еще по бокалу вина, миссис Гивингс не сказала ни слова. Они с Говардом благопристойно отступили на задний план и лишь прислушивались к спокойной беседе молодежи, в которой голос Джона звучал не резче других. Молодые люди вспоминали детские радиопередачи тридцатых годов.

– Ну как же, Бобби Бенсон, – говорил Фрэнк. – «Бобби Бенсон с Овсяного ранчо», он мне очень нравился. Кажется, он появился еще до «Сиротки Энни».

– А еще были «Джек Силач», – вспоминала Эйприл, – «Тень» и еще волшебные приключения… что-то про пчелу… «Зеленый шершень»!

– Нет, «Зеленый шершень» был позже, – возражал Джон. – В сороковых его еще передавали. Я говорю о давнишних программах, тридцать пятого, тридцать шестого года, вот таких. Помните, была одна постановка о флотском офицере? Как же его звали?.. Она выходила как раз в это время, по будням.