Дорога перемен

– И во мне – нет. Хотелось бы, но не пробуждает. Ей полагается напомнить обо всех твоих бесшабашных юношеских увлечениях, да вот беда, их просто не было. Мое первое настоящее свидание состоялось после войны, но тогда уже никто не играл такую музыку, а если даже играли, я ее не замечала, потому что изо всех сил старалась выглядеть пресыщенной жизнью. Проморгала всю эпоху свингующих биг-бендов. Джиттербаг[41]. Кекуок[42]. Или нет, кекуок был раньше? Кажется, по нему сходили с ума, когда я была классе в шестом. Однако помню, как исписывала обложки учебников именами Арти Шоу[43] и Бенни Гудмена, хотя не очень представляла, кто они такие. Но так делали старшеклассницы, и это выглядело очень стильно, вроде капель маникюрного лака на щиколотках, чтоб не сползали форменные белые носочки. Боже, как я мечтала, чтобы мне поскорее было семнадцать! Я смотрела на старшеклассниц, которые после уроков уезжали в машинах своих мальчиков, и была абсолютно уверена, что у них на все есть ответы.

Шеп видел только ее лицо, все остальное расплывалось. Не важно, о чем она говорит, плевать, что она беседует скорее с собой.

– Когда мне исполнилось семнадцать, я уже торчала в очень строгом пансионе и джиттербаг могла отплясывать только с другой девочкой. На ее старом патефоне мы крутили пластинки Глена Миллера и часами танцевали. Вот и все, что напоминает эта музыка: пропахшая потом раздевалка, в ужасном спортивном костюме я скачу в танце и убеждена, что жизнь прошла мимо.

– Трудно поверить.

– Во что?

– Что за все время у тебя не было свиданий или чего-нибудь такого.

– Почему?

Он хотел сказать: «Господи, ты знаешь почему. Потому что ты прекрасна, потому что в тебя нельзя не влюбиться», но не хватило духу. Вместо этого он произнес:

– Ну, были же какие-нибудь увлечения на каникулах.

– Увлечения на каникулах, – тускло повторила Эйприл. – Нет, никогда не было. Знаешь, ты попал в точку, Шеп. Пансион тут ни при чем. На каникулах я только читала, одна ходила в кино и лаялась с теткой, кузиной или материной подругой, кому там меня сбагрили на лето или Рождество. Все это похоже на скверный характер и неуживчивость, да? Значит, ты прав. Ни пансион, ни что другое не виноваты, это все моя душевная проблема. Вот тебе отличный симптом: если кто-нибудь стонет, мол, жизнь прошла мимо, сто восемь к одному, что у него душевная проблема.

– Я вовсе не об этом, – растерялся Шеп. Ему не нравились желчная ухмылка, искривившая ее губы, глухой голос и манера, в какой она забросила в рот сигарету, – все это очень напоминало малоприятную воображаемую картину «Десять лет спустя». – Я в том смысле, что невозможно представить тебя такой одинокой.

– Слава богу. Я надеялась, что никто не раскусит моего одиночества. В том-то и была прелесть послевоенного Нью-Йорка – этого не замечали.

Она упомянула Нью-Йорк, и ему жутко захотелось спросить о том, что мучило его с тех пор, как они познакомились: Фрэнк взял ее девушкой? Если нет, зависть слегка угасала, если же он был не только мужем, но и первым мужчиной, от зависти хотелось сдохнуть. Никогда еще Шеп не был так близок к возможности это выяснить, но если слова для такого вопроса все-таки существовали, они безвозвратно от него ускользнули. Он никогда этого не узнает.

– …наверное, это было славное время, – говорила Эйприл. – Те годы вспоминаются как живые и счастливые, но даже тогда… – голос ее стал ярче, – не знаю… даже тогда…

– Казалось, что жизнь проходит мимо?

– Вроде того. Я все еще думала, что где-то есть мир изумительных людей, до которых мне так же далеко, как двенадцатилетней девочке до старшеклассниц. Они все понимают интуитивно, их жизнь без всяких усилий складывается как нужно, им незачем рвать жилы на скверной работе, потому что никому даже в голову не придет взяться за что-то иное, кроме идеального дела. Все они вроде как героические сверхчеловеки, красивые, умные, спокойные и добрые, и вот когда я их найду, то вдруг пойму, что я их круга, одна из них и мне предназначено быть с ними, а все предыдущее было ошибкой, и они тоже это поймут. Гадкий утенок придет к лебедям.

Шеп неотрывно смотрел на ее профиль, надеясь безмолвной силой своей любви заставить ее повернуться к нему.

– Думаю, мне знакомо это чувство, – сказал он.

– Вряд ли. – Эйприл не повернулась, возле ее губ опять пролегли морщинки. – По крайней мере, я на это надеюсь ради твоего же блага. Никому такого не пожелаю. Это самый глупый и разрушительный вид самообмана, от которого одни беды.