Дорога свободы

Бостон был проще, он больше походил на те города, которые знал Гидеон. Тихая приморская улица, на которой жил Исаак Уэнт, вся в тени от густых зеленых деревьев, мало чем отличалась от улиц Чарльстона. Дома все были старые и потому выглядели очень мирно, свежая белая краска плохо скрывала трещины и червоточину в старых бревнах и досках. Гидеон неуверенно постучал в дверь молотком, в ответ на его стук на пороге появилась девушка в накрахмаленной наколке и фартучке и вежливо спросила, кого ему угодно видеть. «Мистера Исаака Уэнта, если можно». — «Войдите, пожалуйста», — промолвила горничная, голубоглазая девушка с льняными волосами; в речи ее чувствовался вермонтский акцент.

Держа шляпу в руках, Гидеон вошел. Входная дверь открывалась прямо в небольшую переднюю, где стояли два зеркала в овальных рамах красного дерева, четыре таких же стула и два китайских черных лакированных столика. Девушка распахнула двери, и Гидеон увидел старинную красивую лестницу, отделявшую гостиную от столовой. Комнаты были большие, но с низкими потолками, в противоположность высоким потолкам на Юге. Гидеон сразу понял, что находится в доме богатого человека, не менее богатого, чем Стефан Холмс; но здесь все было по-иному, здесь его встретили приветливо, хотя и не ждали его прихода.

— Садитесь, пожалуйста, сэр, — проговорила девушка. — Я доложу о вас мистеру Уэнту. Как, вы сказали, ваше имя?

— Гидеон Джексон.

— Больше ничего? Просто мистер Гидеон Джексон?

— С письмом от мистера Фрэнсиса Кардозо.

— Хорошо. Вы посидите тут, — сказала девушка. Она говорила с ним вежливо, но просто, как со всяким другим, не видя в нем ничего необыкновенного и не заботясь о том, чтобы он чувствовал себя свободно, — и, должно быть, поэтому ему здесь было легко, как никогда еще не бывало в доме белого. Он осмотрелся, увидел два больших мягких кресла по бокам камина, но сесть не решился, подошел было к кушетке у противоположной стены, передумал, присел, наконец, на широкий чиппендэлевский стул, а потом, услышав шаги, быстро встал. Было около пяти часов дня, и он подумал, правильно ли он выбрал время для визита. Когда Исаак Уэнт вошел в комнату, Гидеон стоял в напряженной, неуклюжей позе.

Исаак Уэнт был невысокого роста, едва по плечо Гидеону. У него была лысая голова, светлые подстриженные усы, тонкие губы и острый подбородок. Одет он был в смокинг, черные брюки, шелковые домашние туфли и тугой белый воротник с черным галстуком. Он подошел к Гидеону подпрыгивающей, птичьей походкой, сунул ему руку и быстро заговорил:

— Как вас зовут? Джексон? Гидеон Джексон? Служанка сказала, у вас от кого-то письмо, от кого, она, конечно, забыла. Удивляюсь, как она еще свое собственное имя помнит.

— Письмо, сэр, от Фрэнсиса Кардозо.

— Кардозо? Так вы с Юга?

— Из Южной Каролины, — ответил Гидеон.

— Так, ну что поделывает Кардозо? Большой шишкой стал? В политику ударился? Ну, где же письмо?

Гидеон подал письмо. Уэнт разорвал конверт, быстро пробежал письмо и снова взглянул на Гидеона. — Кардозо о вас весьма высокого мнения, — сказал он. — Что же вы не садитесь? Выпьем? — Он кивнул в сторону кресла у камина и взял со стола графин и два стакана. Гидеон сел. — Это херес, — сказал Уэнт. — Любите?

Гидеон кивнул.

— Да или нет? — спросил Уэнт. — Негры по большей части равнодушны к спиртному. Не привыкли, пробовать не приходилась. Привычка — это все. Раньше я всегда пил виски, теперь херес. Я и сейчас скучаю по виски, но что поделаешь, нельзя — у меня неважное здоровье. Хотите сигару?

Гидеон покачал головой.

— Ну, ладно. Вы не возражаете, если я закурю? Впрочем, если и возражаете, я все равно закурю. Вот когда была жива моя жена, тогда я курил только после обеда. — Он взял длинную черную сигару, зажег ее и растянулся в кресле, пуская дым в камин. — Кардозо тут пишет, — он указал на письмо, что вы заседали в конвенте. Вы мне потом расскажете. Я из газет ничего не понял. Сперва расскажите мне о вашем земельном проекте, нет, лучше оставим это до обеда. Мне хочется, чтобы доктор Эмери тоже послушал, он скоро придет. Человек он трезвый, пусть рассудит. А пока давайте о конвенте.

Гидеон начал рассказывать. С этим маленьким человечком он чувствовал себя свободно. Уэнт фыркал, возражал, спорил, выходил из себя, кричал на Гидеона, но как равный на равного. Гидеон не чувствовал себя негром. В первый раз в жизни, в среде ли негров или белых, Гидеон начисто забыл о цвете своей кожи. В первый раз в жизни он говорил с человеком, у которого в результате долгого и продуманного психологического процесса, в результате воспитания, начатого, очевидно, еще в раннем детстве, выработались простые и ясные взгляды на расовый вопрос. Для Уэнта Гидеон был прежде всего человек, думать о нем иначе он был просто не способен, как средний американец не способен думать по-латыни. Когда они заговорили о земельном вопросе и его обсуждении в конвенте, он стал кричать на Гидеона: