Дорога свободы

— Какой же вы были дурак, Джексон, вы и все ваши. Стивенс ведь тогда был еще жив! Посоветовались вы с ним? Искали вы поддержки в Вашингтоне? Нет, все сами, сами все хотели сделать, переделать всю цивилизацию! Это все Кардозо! Культурные дурачки! Куцые умишки! Вот и упустили историческую возможность. Это был момент, когда можно было разом покончить с плантациями. Сделали вы это? Нет...

И когда он так кричал на Гидеона, он кричал на равного, не на негра, не на белого, тут не было учтивости, не было и высокомерия. Позже Гидеон понял, откуда все это идет. Уэнт сказал ему: — Я из семьи аболиционистов, мистер Джексон. Пожалуй, я не лучший представитель этой породы. Я сидел дома, брюки просиживал, пока другие сражались и умирали. Но кое-что сделал и я, мои деньги пошли в дело. Знаете ли вы, что старик Осаватоми Браун сидел вот на этом самом месте, где вы сидите, и просил у меня денег, ружей, пороха, солдат? Да, он собирался пройти по всему Югу, как гнев господен, и стереть рабство с лица земли. И я дал ему денег и ружья. Вспомнишь, так кажется — это было тысячу лет назад; тогда думалось, что можно одним взмахом уничтожить эту злую заразу! А потом мы четыре года истекали кровью. Вот на этом самом месте сидел старик Браун, как сейчас его вижу — борода длинная, глаза горят. Хотите услышать его слова? Я их помню. «Не господь бог нас забыл, мистер Уэнт, — сказал он, — это мы, мистер Уэнт, мы, жалкие, маленькие, трусливые твари, забыли бога небесных воинств, бога наших отцов, который вывел детей Израиля из Египта». Таковы были его слова, Джексон. Он сидел, где вы сидите, Эмерсон сидел вот тут, я стоял. Мы с Уолдо переглянулись. Видите ли, Джексон, старик Джон Браун был великий человек, великий человек, которого не поняли. Старик умел вселять в людей веру. Я неверующий и горжусь своим атеизмом больше даже, чем доктор Эмери, но тогда, на этом самом месте, слушая старика Осаватоми, я веровал. Бог стоял рядом со мной, бог моих дедов, великий и грозный, божественный старец, пришедший с пилигримами в нашу страну. Я вас не обидел, мистер Джексон? Вы, может, верующий? Среди негров много верующих.

— Нет, вы меня не обидели, — медленно проговорил Гидеон.

Они еще побеседовали, затем Уэнт предложил отдохнуть перед обедом. — У меня, видите ли, привычка... Стар становлюсь. Вы еще молоды, Джексон, но и вам вздремнуть не мешает. — Гидеон заметил, что ему в Бостоне пока еще негде остановиться, не порекомендует ли ему мистер Уэнт какую-нибудь гостиницу для цветных? — Вы, конечно, останетесь у меня, — заявил Уэнт. Гидеон пытался возражать, но Уэнт и слушать его не стал. — У меня Дуглас останавливается, — сказал он. — Так что нечего вам привередничать. — Потом вошла служанка и отвела Гидеона в его комнату.

— Эти два года после войны, — сказал Гидеон, — открыли нам глаза. Жестокие черные кодексы — это было сделано для того, чтобы вернуть нас в рабство. Плантаторы думали: им удастся уничтожить победу Союза, и, правда, чуть было не удалось. Но второй раз так не будет. Теперь негры и белые бедняки идут вместе, в честном и верном союзе, теперь мы сплочены, и глаза у нас открыты. Власть у нас в руках, и мы ее удержим.

Их было трое за обеденным столом: банкир Исаак Уэнт, доктор Норман Эмери, стяжавший славу себе и Бостону открытиями в области полостной хирургии, и Гидеон. Эмери был высокого роста, худощавый, темноглазый, с острой бородкой; он носил пенснэ на черном шнурке; наружность его была обманчива, он казался холодным и равнодушным. По крови и браку он был в родстве с Лоуэлами, Эмерсонами и Лоджами. Он обладал острым умом и тонким ядовитым юмором, который частенько упражнял на Уэнте. Гидеон вскоре понял, что он добрый человек, хотя и не из тех, что расточают свою доброту без оглядки. И он, и Уэнт были вдовцами; их связывала крепкая, но сдержанная дружба.

— А каким же способом вы думаете удержать власть, мистер Джексон? — спросил Эмери.

— Есть три пути, — ответил Гидеон. — Во-первых, выборы. Тут мы, наверняка, побьем плантаторов. На один их голос у нас двадцать. Во-вторых, образование. Через десять лет у нас будет целое поколение образованных людей. Это будет наше главное оружие, доктор Эмери. Плантаторы сами показали, что им это страшно: недаром же они завели такое правило, что рабу учиться — это преступление, даже если сам учится, самоучкой. В-третьих, земля; про это я уже говорил. Мы все земледельцы, заводов у нас нет. Земля кормит; есть плуг, есть и хлеб и сала кусочек. Вот когда мы получим землю и поделим ее, когда у нас будут свободные фермеры, как у вас, тогда мы крепко встанем на ноги, тогда мы заговорим громко и смело. И уж если земля станет наша, мы ее никогда не отдадим.

— Ну что ж, — проговорил Уэнт. — Допустим, что вся эта утопия, весь этот ваш новый Юг, все эти ваши прекрасные мечты о школах, допустим, что все это осуществимо. Эмери, коньяку хотите?

— Я уже говорил, что вам это вредно для сердца. Сколько раз еще повторять?