Дорога тайн

Даже в семидесятые годы существовал специальный бар для трансвеститов. «Ля-Коронита» – «Маленькая корона» – находился на углу Бустаманте и Ксочитль. Это было место для вечеринок, куда в основном приходили геи. Трансвеститы любили наряжаться – они были просто чокнутыми насчет того, чтобы выглядеть как другой пол, и прекрасно проводили время, – но «Ля-Коронита» не предназначалась для проституции, и трансвеститы посещали это место в своей мужской одежде; они чувствовали себя в безопасности внутри «Маленькой короны», переодеваясь лишь для бара.

Только не Флор; она всегда была женщиной, куда бы ни пошла – работала ли на улице Сарагоса или просто развлекалась на Бустаманте, – Флор всегда была самой собой. Вот почему ее называли Королевой: куда бы она ни отправилась, она везде была La Loca.

Ее знали даже в «La Maravilla»; цирк знал, кто такие настоящие звезды, – настоящие звезды оставались звездами навсегда.

Только теперь, наступив на слоновье дерьмо в «Дива-цирке», Эдвард Боншоу узнал, кто такая Флор. (Она и была для сеньора Эдуардо дивом.)

У одной из палаток тренировался жонглер и разминался акробат по имени Человек-Пижама. Его так прозвали, потому что он казался тряпичным, со свободно болтающимися конечностями, чем напоминал пижаму, висящую на бельевой веревке.

Возможно, цирк не самое подходящее место для калеки, подумал Хуан Диего.

– Помни, Хуан Диего, ты читатель, – сказал сеньор Эдуардо встревоженному мальчику. – В книгах и в мире твоего воображения есть жизнь; даже здесь есть нечто большее, чем физический мир.

– Жаль, что я не встретилась с тобой, когда была ребенком, – сказала Флор миссионеру. – Мы могли бы помочь друг другу не вляпаться в какое-нибудь дерьмо.

Они посторонились, чтобы пропустить дрессировщика с двумя его слонами; заглядевшись на настоящих слонов, Эдвард Боншоу ступил в еще одну огромную кучу слоновьего дерьма, на этот раз другой ногой, в чистой сандалии.

– Боже милостивый, – снова сказал айовец.

– Хорошо, что не ты поступаешь в цирк, – заметила Флор.

– Слоновье дерьмо немалых размеров, – бормотала Лупе. – Как человек-попугай умудряется его не замечать?

– Опять мое имя – я знаю, что ты говоришь обо мне, – весело сказал сеньор Эдуардо. – El hombre papagayo звучит любопытно, не правда ли?

– Тебе нужна не только жена, – сказала Флор айовцу. – Чтобы должным образом о тебе заботиться, нужна целая семья.

Они подошли к клетке с тремя львицами. Одна из львиц безразлично посмотрела на них – две другие спали.

– Видишь, как женские особи ладят друг с другом? – заметила Флор. Становилось все яснее, что она знает «La Maravilla» вдоль и поперек. – Только не этот парень, – сказала Флор, останавливаясь у клетки со львом; предполагаемый царь зверей был предоставлен самому себе, и, похоже, ему это не нравилось. – Hola, Hombre[35], – сказала Флор льву. – Его зовут Омбре, – пояснила Флор. – Взгляните на его яйца – большие, правда?

– Господи, помилуй! – воскликнул Эдвард Боншоу.

Лупе возмутилась.

– Бедный лев не виноват, у него не было выбора насчет яиц. Омбре не нравится, когда над ним смеются, – добавила она.

– Наверное, ты можешь читать мысли льва, – сказал Хуан Диего сестре.

– Любой может прочитать мысли Омбре, – ответила Лупе.

Она смотрела на льва, на его огромную морду и густую гриву, а не на его мошонку. Лев, казалось, внезапно заволновался из-за нее. Возможно, почувствовав волнение Омбре, две спящие львицы проснулись; все три львицы смотрели на Лупе так, как будто она была их соперницей. Хуан Диего чувствовал, что Лупе и львицам жаль льва, – казалось, они жалели его не меньше, чем боялись.

– Омбре, – тихо сказала Лупе льву, – все будет так, как нужно. Ты ни в чем не виноват.

– О чем ты там говоришь? – спросил Хуан Диего.

– Пошли, niños, – сказала Флор, – у вас назначена встреча с укротителем львов и его женой – ваше дело никак со львами не связано.

По тому, как пристально Лупе смотрела на Омбре, и по тому, как, глядя на нее, беспокойно ходил по своей клетке лев, можно было подумать, что присутствие Лупе в «Circo de La Maravilla» целиком и полностью связано с этим львом-одиночкой.

– Все будет так, как нужно, – повторила она Омбре, словно что-то пообещав.

– Что будет так, как нужно? – спросил Хуан Диего у сестры.

– Омбре – последняя собака. Он последний, – сказала Лупе брату.

Естественно, в этих словах не было никакого смысла – Омбре был львом, а не собакой. Но Лупе отчетливо произнесла: «El último perro» – последняя собака – и повторила для полной ясности: «El último».

– Что ты имеешь в виду, Лупе? – нетерпеливо спросил Хуан Диего; ему надоели ее бесконечные пророчества.

– Этот Омбре – главный «пес крыши», и он последний, – только и сказала она, пожимая плечами; Хуана Диего раздражало, что Лупе не удосужилась объясниться.

Наконец цирковой оркестр одолел повторяющееся начало музыкального произведения и заиграл дальше. Наступила темнота, в палатках зажегся свет. Впереди на аллее дети свалки увидели Игнасио, укротителя львов; он сворачивал свой длинный хлыст.