Дорога тайн

В тот же момент el gringo bueno поскользнулся и упал в ванну; мыльная вода хлынула через край ванны, заливая пол. У хиппи, оказавшегося на четвереньках, хватило ума выключить кран. Вода наконец пошла на убыль, но по мере того, как она вытекала, перед дошколятами, из тех, кто не осмелился убежать, все больше вырисовывался разорванный пополам американский флаг на голой заднице Христа-гринго.

Сестра Глория тоже увидела флаг – эта татуировка, столь мирская по своей сути, скандально контрастировала с татуировкой агонизирующего Иисуса. Монахине, инстинктивно настроенной на осуждающий лад, показалось, что от обнаженного мальчика в пустой ванне исходит сатанинский хаос.

Хуан Диего не двигался. Он опустился на колени – его штаны намокли от воды, разлитой по полу. Вокруг него, съежившись, лежали мокрыми комочками малыши. Должно быть, в нем уже просыпался будущий писатель: Хуан Диего думал о десантниках, погибших при отвоевании Коррехидора, некоторые из них были еще совсем юнцами. Он думал о безумном обещании, которое дал доброму гринго, и испытывал трепет – так можно трепетать в четырнадцать лет от совершенно неправдоподобного видения своего будущего.

– Ahora y siempre – отныне и навсегда, – скулил один из промокших дошколят.

– Отныне и навсегда, – сказал Хуан Диего более уверенно.

Он знал, что это было обещание самому себе: то есть начиная с данного момента не упускать ничего, что было бы похоже на его будущее.

14 Nada [20]

В коридоре перед классной комнатой Эдварда Боншоу на втором этаже в «Niños Perdidos» стоял бюст Девы Марии со слезой на щеке. На другой щеке Богоматери часто виднелось свекольно-красное пятно; Эсперансе оно казалось кровью – каждую неделю она вытирала его, но на следующей неделе оно опять появлялось.

– Может, это кровь, – сказала она брату Пепе.

– Не может быть, – сказал Пепе. – В «Потерянных детях» не было сообщений о случаях стигматизации.

На лестничной площадке между первым и вторым этажом стояла статуя святого Викентия де Поля[21] с двумя младенцами на руках. Эсперанса сообщила брату Пепе, что также вытерла кровь с подола плаща святого.

– Каждую неделю я вытираю ее, но она опять появляется! – сказала Эсперанса. – Должно быть, это чудотворная кровь.

– Это не может быть кровь, Эсперанса, – только и сказал Пепе.

– Что я вижу, вам неведомо, Пепе, – заявила Эсперанса, указывая на свои сверкающие глаза. – И что бы это ни было, оно оставляет пятно.

Они оба были правы. Это была не кровь, но каждую неделю на щеке Девы Марии вновь появлялось пятно. После происшествия с добрым гринго в ванной комнате детям свалки пришлось притихнуть со свекольным соком; им также пришлось сократить ночные визиты на улицу Сарагоса. Сеньор Эдуардо и брат Пепе – не говоря уже об этой ведьме сестре Глории и прочих монахинях – пристально следили за ними. И Лупе была права насчет подарков, которые мог себе позволить el gringo bueno: их нельзя было назвать чем-то особенным.

Хиппи, тут не было никаких сомнений, выторговал дешевые фигурки религиозных святых в магазине Дев на Индепенденсиа, где продавались рождественские Девы Марии. Одна из них представляла собой маленький тотем – статуэтку довольно условного вида, без малейших признаков правдоподобия. Зато другая – фигура Девы Гваделупской – была в натуральную величину.

Фактически Дева Гваделупская была чуть выше Хуана Диего. Это был подарок ему. На ней был традиционный сине-зеленый покров – нечто вроде плаща или накидки. Ее пояс или что-то вроде черного чресленника в один прекрасный день породит предположение, что Дева беременна. Много лет спустя, в 1999 году, папа Иоанн Павел II объявил Богоматерь Гваделупскую покровительницей Америки и заступницей нерожденных детей. («Уж этот мне польский папа, – как впоследствии будет поносить его Хуан Диего, – и его нерожденное дело».)

Гваделупская Дева из магазина Дев не выглядела беременной – в данном варианте ей было лет пятнадцать-шестнадцать, и у нее была грудь. Титьки делали ее совсем не религиозной.

– Она сексуальная кукла! – тут же сказала Лупе.

Конечно, это было не совсем так; однако в фигуре Девы Гваделупской было что-то от сексуальной куклы, хотя Хуан Диего не мог ее раздеть и у нее не было подвижных конечностей (или обозначенных репродуктивных частей тела).

– А мне какой подарок? – спросила Лупе юношу-хиппи.

Добрый гринго спросил Лупе, простила ли она его за то, что он спал с ее матерью.

– Да, – сказала Лупе, – но мы никогда не сможем пожениться.

– Это звучит почти как приговор, – сказал хиппи, когда Хуан Диего перевел ответ Лупе.

– Покажи мне подарок, – только и сказала Лупе.

Это была статуэтка Коатликуэ, такая же уродливая, как любая копия данной богини. Хуан Диего подумал: хорошо, что уродливая статуэтка такая маленькая – она была даже меньше, чем Грязно-Белый. El gringo bueno понятия не имел, как произносится имя ацтекской богини; Лупе, в своей невоспроизводимой манере, не могла помочь ему в этом.