Дорога тайн

Он обнаружил перед ванной всю троицу, уставившуюся на него. Вероятно, такой он Эсперансу еще не видел – с белым намотанным на голову полотенцем, из-под которого на лоб и щеки ее красивого лица падали мокрые спутанные волосы. Она сняла полотенце, чуть влажное от волос, чтобы хиппи было чем вытереться. Затем она на короткое время удалилась, чтобы принести пару чистых полотенец.

– Ты слишком много пьешь, малыш, – сказала Эсперанса доброму гринго. – У тебя маловато тела, чтобы справляться с алкоголем.

– А что ты тут делаешь? – спросил ее милый юноша. У него была чудесная улыбка, несмотря на то что на его тощей груди умирал Христос.

– Она наша мать! Ты трахаешь нашу мать! – закричала Лупе.

– Ой, сестренка… – начал было говорить гринго. Он, естественно, ее не понял.

– Это наша мать, – сказал Хуан Диего, наполняя ванну.

– О, вау. Мы ведь все друзья, верно? Amigos, так ведь? – спросил юноша, но Лупе отвернулась и вышла из ванной.

Им было слышно, как сестра Глория и дети поднимаются из часовни по лестнице, поскольку Эсперанса оставила дверь в холл открытой, а Лупе не закрыла дверь в ванную. Сестра Глория называла принудительный марш для дошколят их «оздоровительным моционом»; дети топали наверх, скандируя подобающую молитву «!Madre!». Читая молитву, они маршировали по коридору, что делали ежедневно, а не только в дни святых. Сестра Глория заставляла детей маршировать ради того, чтобы производить хорошее впечатление на брата Пепе и Эдварда Боншоу, которым нравилось видеть и слышать, как дети повторяют это «отныне и навсегда». От такого занятия «дополнительная выгода», говорила сестра Глория.

Но у сестры Глории была карательная жилка. Возможно, сестре Глории хотелось покарать Эсперансу, застав ее – как это обычно бывало – в двух полотенцах, только что вышедшей из ванной. Сестра Глория, видимо, воображала, что трогательная святость поющих дошколят должна раскаленным мечом жечь грешное сердце Эсперансы. Возможно, сестра Глория заблуждалась еще больше, если полагала, что слова «ты будешь моей наставницей» в устах дошколят оказывают очищающее воздействие на своенравное отродье этой проститутки, то бишь на этих детей свалки, которым были предоставлены особые привилегии в приюте. Своя комната и даже своя ванная! – сестра Глория не так бы обращалась с los niños de la basura. Не так должно было быть в приюте, считала сестра Глория. Никаких особых привилегий для пропахших дымом мусорщиков с basurero!

Но этим утром, когда Лупе узнала, что ее мать и добрый гринго занимались любовью, она была не в настроении слушать, как сестра Глория и дошколята долдонят молитву «¡Madre!».

– Матерь! – не без усилия повторила сестра Глория: монахиня остановилась у открытой двери в спальню, где увидела Лупе, сидящую на одной из неприбранных кроватей.

Дошкольники перестали маршировать по коридору; они топотали на месте и поглядывали в спальню. Лупе рыдала, что было не совсем ново.

– Отныне и навсегда ты будешь моей наставницей, – повторяли дети, должно быть, в сотый (или в тысячный) раз, – по крайней мере, так показалось Лупе.

– Матерь Мария – это фигня! – закричала в их сторону Лупе. – Пусть Дева Мария покажет мне чудо – хоть малюсенькое чудо, пожалуйста! И я смогу на минуту поверить, что ваша Матерь Мария действительно может что-то сделать, кроме как украсть Мексику у нашей Гваделупской Девы. Что на самом деле делала Дева Мария? Она даже не беременела!

Но сестра Глория и скандирующие дошколята привыкли к непонятным вспышкам гнева со стороны вроде как недоразвитой бродяжки. («La vagabunda», – называла Лупе сестра Глория.)

– ¡Madre! – просто еще раз сказала сестра Глория, и дети снова повторили нескончаемую молитву.

Появление Эсперансы из ванной комнаты стало для воспитанников чем-то вроде призрачного видения – они замерли как раз посредине своей подобающей молитвы. На устах у них было заклинание «аhora y siempre – отныне и навсегда», когда они вдруг замолчали. На Эсперансе было только одно полотенце, которое едва прикрывало ее тело. Со своими всклокоченными, только что вымытыми волосами она совсем не походила на бедную уборщицу приюта; Эсперанса показалась детям каким-то другим, более уверенным в себе существом.

– Ой, да ладно тебе, Лупе! – сказала Эсперанса. – Он не последний голый мальчик, который разобьет тебе сердце! – (Этого оказалось достаточно, чтобы сестра Глория тоже перестала молиться.)

– Да, это он – первый и последний голый мальчик! – прокричала Лупе. (Конечно, дошколята и сестра Глория ничего не поняли из ее слов.)

– Не обращайте внимания на Лупе, дети, – сказала им Эсперанса, выходя босиком в коридор.

Ее встревожило видение распятого Христа. Ей привиделось, что у нее в ванне умирающий Иисус – терновый венец, сильное кровотечение, вся эта история-с-крестом-и-гвоздями! Кто не расстроится, проснувшись от такого? – спросила Эсперанса сестру Глорию, которая потеряла дар речи.