Дорога тайн

– Вот что значит притворяться пацифистом – три года в бегах, – говорил гринго. – Но смотри, что случилось с моим бедным отцом: он был моложе меня, когда его отправили на Филиппины. Война почти закончилась, но он оказался в десантных войска, отбивавших Коррехидор, – это февраль сорок пятого. Знаешь, можно погибнуть, когда побеждаешь в войне, – так же как можно погибнуть, когда проигрываешь. Но что это, если не невезение?

– Да, невезение, – согласился Хуан Диего.

– Вот и я о том же. Я родился в сорок четвертом, всего за несколько месяцев до того, как убили моего отца. Он никогда меня не видел, – сказал добрый гринго. – Моя мама даже не знает, видел ли он мои детские фотографии.

– Мне жаль, – сказал Хуан Диего.

Он стоял на коленях на полу рядом с ванной. Хуан Диего был впечатлителен, как и большинство четырнадцатилетних; он считал американского хиппи самым очаровательным на свете молодым человеком.

– Друган на колесах, – сказал гринго, касаясь скользкими от шампуня пальцами руки Хуана Диего. – Пообещай мне кое-что, друган на колесах.

– Конечно, – ответил Хуан Диего; в конце концов, он только что дал Лупе пару абсурдных обещаний.

– Если со мной что-нибудь случится, ты должен съездить на Филиппины ради меня – ты должен передать моему отцу, что мне жаль, – сказал el gringo bueno.

– Конечно-конечно, – ответил Хуан Диего.

Впервые на лице хиппи прочиталось удивление.

– Ты съездишь? – спросил он Хуана Диего.

– Да, съезжу, – подтвердил читатель свалки.

– Вау! Друган на колесах! Мне бы побольше таких друзей, как ты, – сказал гринго.

В этот момент он с головой ушел под воду в мыльную пену; хиппи и его кровоточащий Иисус полностью исчезли, когда дошколята, сопровождаемые возмущенной сестрой Глорией, вошли строем в ванную комнату под неустанное скандирование «¡Madre!» и «отныне и навсегда» – не говоря уже об этой чепухе насчет «ты будешь моей наставницей».

– Ну и где же он? – спросила Хуана Диего сестра Глория. – Здесь нет голого мальчика. Что за голый мальчик? – повторила монахиня: она не заметила пузырьки под водой (помимо пены от шампуня), но один из дошколят показал на них пальцем, и сестра Глория вдруг посмотрела, куда указывал наблюдательный ребенок.

И в этот момент из пены поднялось морское чудище. Можно только предположить, что для замуштрованных маленьких воспитанников приюта именно таким показался образ татуированного хиппи и распятого Христа (или же слитых воедино благодаря шампуню) – морским чудищем из религиозных мифов. И по всей вероятности, добрый гринго полагал, что после того, как он рассказал Хуану Диего такую тяжелую историю, его появление из воды должно развеять грустные мысли; возможно, хиппи-уклонист намеревался приподнять ему настроение. Мы никогда не узнаем, что задумал сумасшедший хиппи, словно кит выскочив из глубин и разбрызгав воду вокруг. Он сделал вдох и раскинул в стороны руки, будто пригвожденный к кресту и умирающий, подобно истекающему кровью Иисусу, вытатуированному на его груди. Что же двигало высокорослым мальчиком – что побудило его встать в ванне в полный рост во всей своей нагой очевидности? М-да, мы никогда не узнаем, о чем думал el gringo bueno, если даже он и думал. (На улице Сарагоса молодой американский беглец не отличался разумным поведением.)

Справедливости ради следует отметить, что хиппи погрузился в воду, когда они с Хуаном Диего были в ванной комнате вдвоем; восставший из воды добрый гринго понятия не имел, что его появление будет встречено массовкой, не говоря уже о том, что представители массовки будут в основном детьми пяти лет от роду, верящими в Иисуса. Этот Иисус не был виноват в том, что там были маленькие дети.

– Вау! – воскликнул распятый Христос; в данный момент он больше походил на утопленного Христа, и слово «вау» было иностранным для испаноговорящих детей.

Четверо или пятеро малышей тут же обмочились от испуга; одна маленькая девочка так завизжала, что несколько девочек и мальчиков больно прикусили себе языки. Те, кто был ближе к двери в спальню, с криками выбежали и бросились в коридор. Те, кому, видимо, показалось, что от гринго не убежать, писались и плакали, упав на колени и закрыв головы руками; один маленький мальчик так крепко стиснул маленькую девочку, что она укусила его за нос.

В голове у сестры Глории помутилось – чтобы не упасть, она уцепилась одной рукой за ванну, и Иисус-хиппи, боясь, что монахиня грохнется, обхватил ее мокрыми руками.

– Эй, сестра… – только и успел он сказать, как сестра Глория ударила голого мальчика обоими кулаками в грудь.

Она нанесла несколько ударов по взывающему к небесам, страдальческому лику вытатуированного Иисуса, но, с ужасом обнаружив, что она творит, сестра Глория вскинула руки и закатила глаза в самой истовой молитве, адресованной Царствию Небесному.

– ¡Madre! – еще раз воскликнула сестра Глория, как будто Мать Мария была единственной спасительницей и наперсницей монахини, то есть и в самом деле, как утверждала подобающая молитва монахини, – ее единственной наставницей.