Дорога тайн

– Sanlibong piso! Sanlibong piso!

Зажегся зеленый свет, и Бьенвенидо стал медленно набирать скорость; дети вынули из машины свои тощие руки.

– Для этих детей не бывает слишком много, Бьенвенидо, – сказал Хуан Диего, – для них бывает только мало. Я ребенок свалки. Уж я-то знаю.

– Ребенок свалки, сэр? – спросил Бьенвенидо.

– Я был ребенком свалки, Бьенвенидо, – сказал Хуан Диего. – Моя сестра и я – мы были niños de la basura. Мы выросли на basurero – мы практически там и жили. Нам не следовало уезжать оттуда – с тех пор все покатилось под откос! – объявил читатель свалки.

– Сэр… – начал было Бьенвенидо, но осекся, увидев, что Хуан Диего плачет.

В открытые окна машины врывался скверный воздух загрязненного города; запахи готовящейся пищи преследовали писателя; на улицах попрошайничали дети; женщины с измученными лицами носили платья без рукавов или шорты и безрукавные кофты на бретельках; мужчины торчали в дверях, курили или просто чесали языком, как будто им нечем было заняться.

– Это трущобы! – воскликнул Хуан Диего. – Это отвратительные, грязные трущобы! Миллионы людей, которым нечего или почти нечего делать, – однако католики хотят, чтобы детей рождалось все больше и больше! – В тот момент он имел в виду город Мехико – Манила сильно напоминала ему Мехико. – И только посмотрите на этих глупых паломников! – кричал Хуан Диего. – Они ходят на коленях, сдирая их в кровь, – они хлещут себя плеткой, чтобы показать свою преданность вере!

Естественно, Бьенвенидо был смущен. Он подумал, что Хуан Диего имеет в виду Манилу. Какие паломники? – подумал водитель лимузина.

– Сэр, это всего лишь маленький барачный поселок – не совсем трущобы. Я признаю, что загрязнение – это проблема…

– Осторожней! – крикнул Хуан Диего, но Бьенвенидо был хорошим водителем.

Он видел, как из переполненного маршрутного такси на всем ходу вывалился мальчишка; водитель такси этого не заметил, он просто продолжал ехать – мальчишка же упал (или его столкнули) с последнего ряда сидений. Он упал на мостовую, и Бьенвенидо пришлось вильнуть, чтобы не наехать на него.

Мальчишка был похож на беспризорника: лицо грязное, шея и плечи укутаны чем-то вроде поношенного шарфа (или меховой накидки) – такой жалкой тряпицей старухи в непогоду обертывают шею. Но когда мальчишка упал, мохнатый шарф оказался на самом деле маленькой собачкой – и она, в отличие от мальчика, была ранена при падении. Собака взвизгнула – она не могла опереться на одну из передних лап и, дрожа, держала ее навесу. У мальчика была содрана кожа с голого колена, из которого текла кровь, но в остальном он был цел и невредим – главным образом его заботила собака.

«БОГ ДОБР!» – гласила наклейка на маршрутном такси. Только не к этому мальчику и не к его собаке, подумал Хуан Диего.

– Мы должны остановиться, – сказал Хуан Диего, но Бьенвенидо продолжал движение.

– Не здесь, сэр, не сейчас, – возразил молодой водитель. – Регистрация в аэропорту занимает больше времени, чем полет.

– Бог не добр, – сказал Хуан Диего. – Бог равнодушен. Спросите у этого мальчика. Поговорите с его собакой.

– Какие паломники? – спросил Бьенвенидо. – Вы сказали «паломники», сэр, – напомнил ему водитель.

– В Мехико есть улица… – начал Хуан Диего. Он закрыл глаза, затем быстро открыл их, как будто не хотел видеть эту улицу в Мехико. – Туда идут паломники. Эта улица – их дорога к храму, – продолжал Хуан Диего, но его речь замедлилась, как будто приближение к храму давалось с трудом – по крайней мере, ему.

– Какой храм, сэр? На какой улице? – спросил Бьенвенидо, но теперь глаза Хуана Диего были закрыты; возможно, он не слышал молодого водителя. – Хуан Диего? – спросил водитель.

– Avenida de los Misterios, – сказал Хуан Диего, закрыв глаза; слезы текли по его лицу. – Дорога тайн.

– Все о’кей, сэр, можете мне не говорить, – произнес Бьенвенидо, но Хуан Диего уже замолчал. Этот безумный старик был где-то в других местах, мог бы сказать Бьенвенидо, где-то далеко или в давнем прошлом, или там и там одновременно.

В Маниле стоял солнечный день; даже темнота, которую перед закрытыми глазами видел Хуан Диего, была пронизана светом. Как будто смотришь глубоко под воду. На мгновение ему показалось, что он видит пару желтоватых глаз, уставившихся на него, но в темноте, пронизанной светом, не было ничего различимого.

Вот как будет, когда я умру, думал Хуан Диего, только темнее и чернее. Никакого Бога. Ни добра, ни зла. Другими словами – никакого сеньора Моралеса. Ни заботливого Бога. И ни мистера Мораль. Ни даже мурено-угря, пытающегося дышать. Просто ничего.

– Nada, – сказал Хуан Диего, не открывая глаз.

Бьенвенидо ничего не сказал, он просто вел машину. Но по тому, как молодой водитель кивнул и с явным сочувствием посмотрел в зеркало заднего вида на дремлющего пассажира, было ясно, что Бьенвенидо знает это слово «ничего», если не все остальное.

15 Нос

– Я не очень-то верующий, – сказал как-то Хуан Диего Эдварду Боншоу.