Дорога в Бородухино

Когда началась война и горе захлестнуло всю страну, когда почти в каждый дом, в каждую квартиру полетели похоронки, Вера Глебовна оказалась не самой несчастной — ее сын был пока далеко от войны, а муж хоть и не с ней, но живой, над ним не рвались снаряды, не свистели пули, и была надежда на его возвращение, правда, нескорое. И опять она как-то выделялась своей участью среди других. А вот сегодня, когда ее сын в нескольких километрах от фронта и его ждет такая же жестокая судьба, как мужей и сыновей этих едущих в трамвае женщин, когда ее душа полна той же мукой, что и души этих женщин, она, наверное, впервые в жизни ощутила умиротворяющее и даже радостное чувство общности с другими людьми. Стало как-то спокойно и легко. Такой успокоенной сошла она с трамвая и вошла в вокзал.

Там было много людей, но не было вокзальной суеты. Люди молча сидели, кто на скамейках, кто на полу на своих вещах. Вера Глебовна не любила толпы. Еще со времени революции, когда тихие и вежливые раненые солдатики из лазарета, относившиеся к ней с уважением, называющие "сестрицей", вдруг превратились в совсем других — озлобленных, орущих, грубых… Она помнит, как при отъезде из Петрограда на Николаевском вокзале ее толкали, материли и как это было страшно, непонятно ей. Но сейчас, тут, в этой вокзальной толпе, ей не было одиноко. Она вглядывалась в усталые, измученные лица, в которых и горе, и растерянность, опять ощущая какую-то близость с этой массой.

Вскоре она пробралась на перрон. Там стоял санитарный поезд и шла выгрузка раненых. Вера Глебовна остановилась. Мимо нее проходили красноармейцы с перевязанными головами, руками, на костылях, проходили кто в грязных, изорванных шинелях, кто в полушубках, уже не белых, а зеленовато-желтого цвета, у кого-то в пятнах крови, у кого-то обожженных. Проходили молча и какими-то отрешенно-удивленными глазами оглядывали вокзал, словно не веря, что они в Москве, а громыхающий и нещадный фронт остался позади. За ними поплыли носилки с тяжелоранеными, и Вера Глебовна, окаменевшая, сдерживая слезы, смотрела на обострившиеся, будто прозрачные лица, то совсем юные, то обросшие седоватой щетиной, морщившиеся от боли, когда санитары сбивались с шага и дергали носилки…

Но, как ни странно, вид этих перемолоченных войной людей не привел ее в отчаяние, не усилил страха за Андрея — ведь они остались живыми, значит, не так уж неизбежна смерть на войне… И вот один из легко раненных подошел к ней:

— Спичек нет, мать?

— Сейчас… — Она стала судорожно шарить по карманам, ища спички. — Вот, пожалуйста.

Красноармеец прикурил, посмотрел на нее.

— Своего ждете? — спросил хриплым, простуженным голосом.

— Нет. Мне в Малоярославец надо. Сын там…

— Брали мы как раз этот городишко. Дали там немцам. Небось до сих пор трупы ихние валяются. Много их побили… Ну, спасибо за огонек.

— Подождите, — остановила его Вера Глебовна. — Скажите, как сейчас на фронте?

Раненый на миг задумался, затянулся два раза, потом сказал:

— Уперся фриц сейчас, не стронем никак. А вообще-то ничего. Ну, желаю вам, — он, опираясь на палку, заковылял догонять своих.

Она долго глядела ему вслед, пока не подошла к ней молодая женщина и не спросила:

— Тоже своего ищете?

— Нет. Мне надо в Малоярославец. Сын там.

— А мой на работу позвонил, где-то здесь эшелон их. Вот и ищу. Пойдемте вместе.

Они пошли по перрону, пока он не кончился. Сойдя со ступеней, вышли на разветвлявшиеся широким веером пути, забитые составами. Надрывно гудели и фыркали паровозы, туманя клочьями пара междупутья, из какого-то эшелона доносилась гармонь, разрывая сердце разлучной тоской, где-то лязгали буфера, тревожной трелью заливались свистки маневровых кондукторов…

Около вагонов толпились красноармейцы. Какие-то группки были в новеньких полушубках, другие в шинелях. Женщина кидалась то к одним, то к другим, спрашивая:

— Вы не из Сибири?

Но никто ей не отвечал. Только один разбитной боец рассмеялся:

— Чего узнать захотела? Тайна это военная. Поняла?

— Какая тайна? Мужа мне надо найти.

— А чего его искать? Вон мужиков сколько! Выбирай любого.

— Не до шуток, ребята. Звонил он. Где-то тут, на Киевском, эшелон их стоит. Ну, скажите, с Сибири вы или нет?

— Нет. С другого мы места. Иди дальше, — махнул боец рукой. — Там эшелонов тьма стоит.

— Неужто не найду?! — в отчаянии вскрикнула женщина и побежала вперед.

Вера Глебовна осталась одна. Она растерянно озиралась, не зная, кого же спросить, куда отправляется эшелон, и уже понимая, что ей, наверно, никто не ответит.

— Вы тоже кого-то ищете? — спросил ее тот же красноармеец, заметив, видно, ее растерянный вид.

— Мне надо в Малоярославец… Вы не туда?

— Это нам неизвестно. Может, туда, а может, и не туда.

— А у кого я могу узнать? — спросила она

— Вон, у пассажирского вагона, кажись, начальник эшелона стоит… Только, боюсь, не скажет он вам.

— Почему?

— Не положено это знать. Тайна!