Дорога в два конца

На пятом кругу Семка круто завернул влево, обминая танк с паучьим крестом на боку. Сквозь гусеницы проросли лебеда, овсюг-падалец, пшеница. Перед люком механика, упираясь голубыми корзинками-цветами в пушку, распушился коренастый куст татарника. Мальчишки пробовали железом соскрести кресты, ничего не вышло: краска въелась в железо. Исподнизу краску разъедала ржавчина. На краю загонки без колеса на боку лежала пушка. И здесь была видна рука мальчишек: вытащили замок, побили камнями, поотвернули гайки. Следующим кругом танк обошли справа, протолочили круговину пшеницы.

На поворотах, пока косарка не врезалась в стенку пшеницы, Казанцев успевал локтем смахнуть мутный завес пота с ресниц, искал остальные косарки. Погонычи подергивали локтями, крутили кнутами над запотевшими спинами коней. Скидальщики, как заведенные, проделывали одни и те же движения. Казалось, что они огребаются веслом на воде. И всякий раз на глаза попадался танк, черный посреди теперь уже голого поля. В рудой пустоте неба над танком истекала блеклая серьга ущербного месяца.

Глава 6

Над разметанной ребристой крышей клуни в соседнем дворе, меловыми кручами и буграми с некошеной пшеницей в золотистой просини утра за селом выткалась такая неправдоподобная ломкая тишина — даже оторопь брала.

Во дворе с клуней щеголеватый старшина громко разносил ездовых, из степи доносилось сытое посвистывание сусликов, где-то за бугром настойчиво и злобно заканчивал свою железную строчку пулемет.

Андрей Казанцев стоял на крылечке, жмурился на нещадное уже с утра солнце, смотрел, как за плетнем, покачиваясь под ведрами на коромысле, идет густобровая высокая женщина. Она оглянулась раз и другой на него, брови сердито сдвинулись. Андрей видел ее вчера с девчушкой у солдатской кухни.

Женщина остановилась, прогнулась в спине, кивнула призывно:

— Помог бы. Без дела стоишь.

Андрей улыбчиво кивнул ей на возню у сарая, пожал плечами.

Выпуклые в молочной просини белки женщины затуманились, обидчиво нахмурилась, пошла дальше, не оглядываясь.

У сарая солдаты дохлебывали из глиняной чашки кислое молоко. Рядом лежали наготове набитые солдатские мешки. На мешках карабины, автоматы.

— Твоя доля. — Жуховский подвинул Казанцеву алюминиевую кружку с молоком, ругнулся на его вопрос. — Блиндажи копать, куда же, мать их такую!.. Это Людка прошла, — сказал о женщине. — Вчера старшина наш был у нее с мешком. Выперла, и консервы принес назад… Какая она баба. За неделю замужества и не распробовала ничего бабьего…

— А девчушка чья тогда?

— Племянница. Она с сестрой вместе живет.

В лесу, куда привезли саперов, под деревьями вповалку спали солдаты в пыльных ботинках и сапогах. Невидимые в листве, верещали сороки. Три растрепанные вороны ловили в маленьком лесном озере рыбу. В зарослях полыни-чернобыльника богатырски раскинулся бочкогрудый головастый сержант. Поднявшееся солнце било ему прямо в лицо, в черствой крупной ладони — пучок ядреной земляники с привявшими листочками.

— Под утро прибыли, — пояснил комбат майор Коржицкий. Он кружился по лесу, распределял людей. Впалые щеки и высокий лоб его лоснились нездоровой испариной. — Блиндажи, блиндажи! — покрикивал он то в одном, то в другом конце леса. — Ночью мины ставить!..

С поругиванием и с позевом саперы попрыгали из машины, прячась от раннего зноя, полезли в кусты, закуривая и прикидывая мысленно, что придется сделать им за сегодня.

* * *

Каждую ночь на станциях выгружались эшелоны, и солдаты, техника под покровом темноты, в духоте и пыли, шли в отведенные им места, уползали в овраги, балки, леса и там рассасывались, растворялись, как призраки, зарывались в землю.

На рытье окопов солдаты телешились, работали споро, даже с какой-то веселой злостью, будто ставили в своем хозяйстве повалившийся плетень или новили золотистой соломой крышу сарая. Вид этих неоружных, коротко стриженных, с обгоревшими на солнце лопатками и костлявыми ключицами солдат рождал в душе чувство успокоенности и благополучия. В блескучей рудой наволочи в полдень по логам беспечно горели на солнце уцелевшие колоколенки.

Когда горизонт обозначала мутно-багровая полоса заката, которую щербили дымы негаснущих пожаров, равнина преображалась, вся приходила в движение, путаясь и сплетаясь длинными тенями. Над дорогами поднималась позлащенная закатным солнцем пыль, зависал слитный и приглушенный шум движения большой массы войск. Ревели на подъемах и выбоинах машины, гремели подсохшим деревом повозки, фыркали от пыли кони, неумолчным рокотом сплетались голоса солдат и шорох множества ног. Из логов и низин поднимались медвяные запахи трав, солоноватая горечь провяленной полыни.

* * *

Третье лето — решающее!

Это понимали обе стороны.

Гитлер рвал и метал после капитуляции 6-й армии в Сталинграде. Потрясение было настолько тяжелым, что на совещании в «Волчьем логове» 1 февраля 1943 года он признался: «… я могу сказать одно: возможность окончания войны на Востоке посредством наступления более не существует. Это мы должны ясно себе представить».