Дорога в две тысячи ли

   А если судить по толкотне вoзле игорных и пионовых домов,то несчастных жителей Саньяна к тому же весь год продержали в колодках, не давая взглянуть на женщин и зажав руки в тисках.

   Нет, разумеется, воину в должности чжанши должно хватать ума, чтобы понимать - злиться на простых обывателей глупо и бессмысленно. На то у Цинь есть многотысячное войско, чтобы воевать. Но горький привкус обиды Сыма Синь чувствовал и в еде,и в питье,и даже в воздухе.

   «Интересно, - подумал он, - А Император-то хоть чуть-чуть представляет, какие дела у наc в Чжао творятся?»

   Если судить по тексту «порицания», присланного главнокомандующему Ли Чжану, Императора беспокоило что угодно,только не боеспособность армии. Ах, да! И ещё «отсутствие знаменательных побед». Сыма Синь скрипнул зубами от досады. Девять побед! Девять! Ровно столько раз они били чуских хорьков. Но их никто не считал. Зачем? Впрочем, циньский дом всегда страдал забывчивостью в отношении достижений и подвигов своих полководцев. То разжалуют в солдаты прославленного генерала, сошлют его в отдаленный гарнизон, а потом прикажут ему совершить самоубийство. А другого военачальника,изгнавшего жунов и завоевавшего на севере столько земли, что представить себе страшно, просто обезглавят по ложному обвинению, и вся недолга.

   «Глядите сами, мой господин, ңо и до наших голов дело дойдет, – сказал Сыма Синь начальству. - Взвесьте все и решите, есть ли смысл в моей поездке».

   Но Ли Чжан не рискнул оставить «порицание» без оправданий, а его старшему помощнику пришлось выполнять приказ – немедленно ехать в Санъян ко двору и попытаться объяснить Императору всю тяжесть их положения.

   Благо дороги уже окончательно просохли, а не то бы к концу пути Сыма Синь рассвирепел почище бешеного чусца и принялся бы рубить в куски всех встречных. Руки так и чесались. А так только мальчишка-подавальщик на постоялом дворе получил пинка под зад, и то за дело. Нечего было под ногами у воина вертеться и обляпывать его сапоги прогорклым жиром.

   Так или иначе, но для визита во дворец пришлось переодеваться в чистое, мыться и приводить себя в порядок. Хотя так и подмывало явиться к воротам императорского дворца в перемазанном засохшей кровью доспехе и плаще, давно уже превратившемся в выцветшую тряпку. Но показаться в таком виде Императору на деле означало нанести оскорбление правящему дому и навлечь на себя позорную смерть. Нет, не дождутся придворные блюдолизы,такого подарка он им не сделает!

   Сыма Синь расстарался и облачился в лучшие одежды, какие мог себе позволить, опустошив кошелек и потратив на торг весь запас терпения, отпущенный ему Небесами на год вперед. Он явился к внешним вратам дворца, сообщил дежурному свое имя, должность и цель визита,и мысленно повторил заготовленную речь. Затем еще раз,и еще. Приемный час окончился, а никто к посланцу от главнокомандующего не вышел. На следующий день все повторилось, и в тот день, что последовал за ним, тоже. Так прошло шесть долгих дней, переполненных гневом, омерзением и тревогой. Солдаты возле ворот сменяли друг друга, согласно графику, каждый новый был вежливее предыдущего, но Сыма Синя никто внутрь пускать не собирался.

   «Мне что, с боем прорываться?» - подумал очумевший от такого «теплого» приема чжанши, когда его вдруг окликнули:

   - Господин Сыма Синь?

   Голос человека в темно-синем ханьфу и высокой черной шапке из конского волоса можно было прикладывать вместо целебной мази к ранам. Заботливый,искренний, чистый, он мог принадлежать утонченному музыканту и певцу, но только не дворцовому евнуху. Ни капли писклявости, свойственной голосам скопцов, никакой сварливой визгливости, от которой уши закладывает.

   - Да, это я, – отозвался заждавшийся посланник и тут же закашлялся от волнения, словно ему в горло песок попал

   - Меня зовут Чжао Гао, - просто, без излишних формальностей, представился незнакомец.

   Сыма Синь, никогда на приеме у Императора не бывавший, совсем не так представлял себе всесильного главного евнуха дворца. И за свое искреннее заблуждение расплачивался теперь глупейшим выражением лица и выпученными глазами.

   Высокий и стройный, словно юноша, с чистым тонким лицом, сделавшим бы честь любой принцессе, с бровями вразлет и миндалевидными глазами, Чжао Гао никак не мог быть той «жирной свиньей», какой его обзывали на каждом перекрестке Поднебесной.

   - Я бы хотел поговорить с вами, чжанши Сыма Синь, - молвил евнух, поманив к себе воина плавным, как у танцовщицы, движением руки.

   И Сыма Синь испугался. Наверное, впервые в җизни он испугался по-настоящему: с дрожью в коленях, влажными ладонями и холодной струйкой пота между лопатками. Если вдуматься, то на этого человека впору было любоваться, как на картину, а не опасаться. Но тело, ведомое инстинктом, взяло верх над разумом и логикoй. И, как вcегда, не ошиблось.

   - Как пожелаете, мой господин, – выдавил из себя чжанши. - Я для того и приехал в столицу.

   - Ρазве в послании Императора содержалось приглашение приехать в Санъян? - изящно изобразил удивление Чжао Гао. – Насколько я помню – нет.