Дорога в Омаху

– У меня дела на Большой улице. В общем, вопрос чести и самоуважения ввиду принятого в верхах решения, касающегося моего физического существования. Надеюсь, они понимают это – те, что от Палермо до Бруклина.

– Вполне допускаю, Винченцо, что речь идет о чести и достоинстве, что ты вправе принять ответные меры, но к чему употреблять подобные выражения? Повторяю: никаких убийц, никаких могил, никаких consigliere, связанных с уолл-стритским подпольем! Никто не должен быть причастен к этому из твоей семьи, с коей, запомни, я не поддерживаю деловых отношений. Однако, понятно, мне хотелось бы рассчитывать на то, что ты будешь ставить меня в известность о предпринимаемых тобою действиях. В конце концов, старина, ведь это я заплатил за яхту, взорванную нами на рифах, и щедро вознаградил экипаж из никому не известных тут, ни слова не понимающих по-английски венесуэльцев, которых мы сразу же отправили самолетом назад в Каракас.

– Туша, – обратился Манджекавалло к своему подручному, – пойди приготовь себе сандвич.

– С чем, Винни? Все, что есть у этого парня на кухне, – это подмокшие крекеры, расползающиеся при одном прикосновении, и зловонный, как грязные ноги, сыр.

– Ну тогда просто оставь нас вдвоем.

– Может, я позвоню, чтобы прислали пиццу?

– Никаких телефонных звонков! – бросил космополит-промышленник. – Почему бы не погулять тебе по заднему дворику? Нам ни к чему незваные гости, а ты, говорили мне, мастер по предотвращению нежеланных вторжений.

– Насчет этого, думаю, вы правы, – согласился Туша, смягчаясь. – А что касается сыра, черт возьми, то я не выношу даже «пармезан»[122]. Понимаете, что хочу я сказать?

– Конечно.

– О вторжениях не беспокойтесь, – произнес детина, направляясь в кухню. – Глаза у меня как у летучей мыши: никогда не закрываются.

– Но летучие мыши не так уж хорошо видят, Туша.

– Без шуток?

– Какие тут шутки! – ответил Смитингтон-Фонтини и, как только амбал скрылся за дверью, спросил Манджекавалло: – Где ты его откопал?

– Он не раз выполнял кое-какие мои поручения, хотя, как правило, не вполне понимал что к чему. В общем – лучший тип уличной гориллы… Но я здесь не для того, чтобы говорить о Туше. Итак, как дела?

– Все идет прекрасно, строго по расписанию. Завтра к рассвету береговой патруль обнаружит останки суденышка, а также спасательные жилеты и кое-что из личных вещей жертв кораблекрушения, включая водонепроницаемый портсигар с твоими инициалами. Само собой, поиски будут прекращены, и у тебя появится беспрецедентная возможность читать в газетах трогательные высказывания о себе, на которые не поскупятся презирающие тебя люди, когда узнают о твоей смерти.

– А вы не думаете, что кое-кто будет все же вполне искренен, выражая свою скорбь по поводу моей безвременной кончины? Как-никак, а в некоторых кругах я снискал себе уважение.

– Но не среди нашего сброда, старина!

– Да, кстати, коль уже зовете вы меня стариной, позвольте сказать, приятель-дружок, что вам повезло: у вашей мамы-аристократки куда больше мозгов, чем у подцепленного ею в Ти-Туане титулованного идиота, не смеющего и мечтать о такой голове. Если бы не она, то единственная футбольная команда, которая оказалась бы под вашим началом, состояла бы из худосочных гангстеров-недоумков, способных лишь гонять мячи по улицам Ливерлейка, или Ливерпуля, или как там еще.

– Без банковских связей Смитингтона никогда Фонтини бы не вышли на международную арену.

– О, так вот почему настояла она на том, чтобы сохранить фамилию Фонтини: пусть все знают, кто правил бал! Ведь от этого никчемного малого не было никакого проку.

– К чему все эти разговоры?

– Я просто хотел, чтобы вы знали, Смити, на чем сидите. Именно: не стоите, а сидите. Что же касается остальной вашей кодлы в шелковом исподнем, то пошла она куда подальше!

– Мне уже дали понять, где мое место. В социальном плане, конечно же, это ужасная потеря.

– Naturalmente, pagliaccio…[123]. Но что же после того, как береговая охрана прекратит поиски, а я увековечен?

– В свое время, думаю я, тебя найдут на одном из отдаленнейших островов Драй-Тортугас[124]. Вместе с двумя из тех венесуэльцев. Непрерывно призывая божью благодать на себя и на тебя, эти друзья будут клясться, что ваша троица своим спасением обязана исключительно твоей отваге и стойкости. Затем их немедленно отправят в Каракас, где они и исчезнут.

– Недурно. Совсем недурно. Может быть, вы – в свою маму.

– Если ты имеешь в виду смекалку и артистизм, то, полагаю, это так, – улыбнулся промышленник. – Мама всегда говорила: «Кровь цезарей всегда даст о себе знать, даже если большинство наших южных кузенов голубоглазы и светловолосы, как и я».

– Настоящая королева, преисполненная tolleranza![125] А как там насчет этого чертова Повелителя Грома? Каким образом удастся вам спасти от смерти этого безумца и его ошалевшую от любви к индейцам команду? Что за радость мне, если они погибнут?

– Ну что ж, обсудим и этот вопрос. Ясно, что только ты поддерживаешь с ними контакт…