— Когда дело касается безопасности, не стоит переживать из-за подобных вещей, мистер Пинкус, — заявила решительно Редуинг и, подойдя к окну, выглянула на улицу. Уже недолго ждать, но чего, этого я не знаю, и посему испытываю в душе страх. Через несколько дней мой народ попадет в разряд или патриотов, или париев. И я очень боюсь, как бы не случилось последнее.
— Дженни, — обратился к девушке Арон с плохо скрытой печалью в голосе, — мне не хотелось вас тревожить, но, поразмыслив, я решил, что вы никогда не простите мне, если я не буду с вами откровенен...
— О чем вы это? — Редуинг уставилась на Пинкуса, потом перевела взгляд на Сэма, но тот лишь покачал головой в знак того, что не в курсе, о чем сейчас пойдет речь.
— Я говорил сегодня утром со своим старым другом, с которым мы некогда служили вместе. Сейчас он член Верховного суда.
— Арон! — воскликнул Дивероу. — Надеюсь, вы не обмолвились о наших планах?
— Конечно нет! Это была обычная светская беседа. Я сказал, что у меня здесь дела и что неплохо бы пообедать нам с ним вдвоем.
— Слава Богу! — вздохнула с облегчением Дженни.
— От него я узнал, что должно произойти сегодня во второй половине дня в Верховном суде, — промолвил негромко Арон.
— Что?
— Что?
— Он не собирался разглашать повестку дня, и то, что было сказано им, касалось исключительно предложенного мною совместного обеда, на что я обращаю ваше внимание... Так вот, он выразил сожаление по поводу того, что встречу нам, скорее всего, придется отложить, потому что ему, вероятно, не вырваться из-под сводов Верховного суда.
— Что?
— Я лишь повторил его слова...
— И?
— Он пояснил, что сегодня особый день в истории Верховного суда. В присутствии истцов будет рассматриваться дело, разделившее судей на два лагеря. Еще не зная, как пройдет голосование, члены Верховного суда решили во исполнение своих обязанностей обнародовать столь примечательный иск к правительству сразу же после окончания слушаний.
— Выходит, это будет сегодня? — вскричала Редуинг.
— Заседание суда откладывалось из соображений национальной безопасности и из-за боязни репрессий против истцов, — я имею в виду уопотами, — и, кроме того, высшая администрация, судя по всему, потребовала как можно дольше не предавать гласности рассматриваемую в суде тяжбу.
— И слава Богу! — заметила Дженнифер. — Спасибо тому, кто задержал слушание дела!
— В данном случае вы должны быть благодарны верховному судье Рибоку, — сказал ей Арон. — Человек он не из приятных, но ум у него блестящий. Непонятно, почему Рибок пошел на поводу у Белого дома, что было вовсе не свойственно ему. Когда его коллегам стало известно об этом, большинство их, включая и моего друга, искренне возмутились. Несмотря на существовавшие между ними разногласия, они единодушно осудили идущую вразрез с конституцией попытку исполнительной власти оказать давление на судебный орган... В подобных вопросах нередко большую роль играет и самолюбие, не так ли? Ведь и оно, подобно различным проверкам и расследованиям, способно в отдельных случаях содействовать восстановлению нарушенного равновесия.
— Мистер Пинкус, мои соплеменники выйдут на улицы, они будут на ступенях Верховного суда! Их же всех перебьют!
— Вовсе нет, если, моя дорогая, генерал сделает правильный ход.
— Но ему ведь ничего не стоит пойти не с той карты, коли таковая окажется у него на руках! Это не человек, а недоразумение какое-то! Он любого может обидеть!
— Но закон на твоей стороне! — напомнил Ред Дивероу. — Он неправомочен выступать в суде, если не будет на то твоего согласия.
— Но разве прежде останавливали его подобные соображения? Насколько мне известно, этот доисторический динозавр выступает против своего собственного правительства, Комитета начальников штабов и католической церкви, отрицает международные нормы поведения и общепризнанные понятия нравственности и попирает даже тебя, Сэм, хотя и уверяет, будто ты дорог ему, словно сын родной! Не ты взойдешь на священную кафедру, чтобы осудить несправедливость, а он! И ради овладевшей им идеи ему ничего не стоит взорвать всю нынешнюю систему и превратить уопотами в такую угрозу для нашей страны, какой не было со времен мюнхенского сговора тысяча девятьсот тридцать девятого года![204]
Он — это молния, которую надо убрать с помощью громоотвода еще до того, как сотне других национальных меньшинств втемяшится вдруг, что правительство беззастенчиво надуло их, и повсюду на улицах вспыхнут беспорядки... Мы смогли бы предотвратить это, если хватит у нас на то времени и выдержки. Он же поставит все с ног на голову!— А ведь в словах ее есть смысл, Арон!
— Да, мой дорогой, выступление было блестящее! Но вы с ней проглядели кое-что.
— Что именно, мистер Пинкус?
— Что он все же не всесилен, и, следовательно, его можно остановить.
— Но как, скажите, ради Бога?
В этот момент дверь стремительно распахнулась, ударившись о стену, и в номер влетел разъяренный Сайрус в непривычном обличье — в дорогом экстравагантном костюме в узкую полоску, модных туфлях и с фуляровым платком на шее.