Дорога запустения

Сделавшись более чем на три четверти умерщвленным, Кадиллак Духновенный стал настолько же менее послушным, думала Таасмин Манделья.

– Госпожа, вам нельзя позволять себе втягиваться в конфликт вокруг «Вифлеем-Арес-Стали»! Нельзя смешивать духовное с политическим.

Серая Леди и Железный Камергер спешили по подземному переходу, соединявшему личные покои с общественными палатами. На слове «политическим» Таасмин Манделья остановилась и прошептала Кадиллаку Духновенному на ухо:

– Ах вы лицемер. Поведайте: если духовное не затрагивает всякую сторону жизни, включая политическое, как оно может быть по-настоящему духовным? Скажите, ну. – Она зашагала по неоновому коридору. Защелкали, затрещали протезы на три четверти искусственного камергера – он заторопился вслед за ней.

– Госпожа, при всем уважении, вы позволяете чувствам туманить ваш взор. Пренебрегите тем, что Раэль Манделья-мл. – ваш племянник; вы должны принять объективное решение, позволять или нет еретикам… простите, Госпожа, бастующим использовать наши спальные помещения. Едва мы ликвидируем туманящую субъективность, решение прояснится.

В дверях приемной палаты Таасмин Манделья замерла вновь.

– Так и есть, Камергер. Я заявлю о полной духовной, моральной и экономической поддержке Конкордата.

– Госпожа! Это сумасшествие! Подумайте о паломниках, от чьих щедрот мы зависимы: не оттолкнет ли их столь резкое действие? Подумайте о Бедных Детях: становясь на сторону ерети… бастующих, вы, по сути, отрицаете их веру в святость Стальтаунской Часовни. Вы не можете отринуть ваших преданных ревнителей – и паломников, и Бедных Детей!

– Я знаю, откуда надуло эти ложные пророчества насчет завода, Камергер. Я не дура даже на треть, как бы вам ни хотелось думать обратное.

В приемной палате она воссела на трон, освещаема единственным лучом солнца, пойманным изогнутыми зеркалами высоко под куполом. Вокруг ступней Таасмин Мандельи были разбросаны цветы и клубки металлической стружки; перед троном уходила во мрак очередь паломников с нарисованными на лбах девятиконечными звездами. Воздух напоила зябкая набожность.

– Этому месту нужно больше света, – прошептала Таасмин Манделья себе под нос, воображая, как Панархова рука снимает купол Базилики, будто крышку банки с маринованными корнишонами, и все вокруг заливает дневной свет.

– Простите, мадам? – спросила служка, Бедное Дитя с металлической головой.

…Бедное Дитя, думала Таасмин Манделья. Пока очередь исцелений-благословений-пророчеств-прошений-прощений шаркала вперед, Серая Госпожа поймала себя на том, что глядит на уловленные подкупольными зеркалами отражения облаков и думает о племяннике, ведущем бой, ради которого ей дана ее сила – там, на солнце пустыни, под простором неба, пред очами Панарха. Духовность в действии, вера в коричневых туфлях, острие ножа революционной любви. Она права, Конкордат надо поддержать. При всех их человеческих грехах они защищают человечность, жизнь и свободу от Компании, ее сокрушительной стерильности, машинной систематизации и истребления.

– Госпожа, Старушки из Черновы. – Среди цветов и стружки кланялась, раззявя редкозубые рты, стайка бабушек в черных шалях. Они принесли уродливую деревянную фигурку ребенка. Топорно вырезанная, неумело раскрашенная, с таким выражением лица, будто в задницу вставлен острый инструмент. – Они прибыли с прошением, мадам. – Служка уважительно поклонилась и жестом пригласила Старушек из Черновы приблизиться.

– О чем ваше прошение? – Блики солнца на чистой холодной воде, листья отбрасывают пятнистые тени всех оттенков в приятном сумраке… Таасмин Манделья почти не слышала молящие голоса.

– …Отнимают у нас сыновей и сыновей их сыновей, отнимают у нас свободу, величие, отнимают все, что у нас есть, и возвращают одни обрывки; называют это «индустриальным феодализмом», и за это мы должны их благодарить…

– Стойте. Вы из Стальтауна?

Старейшая и самая досточтимая из бабушек съежилась от страха.

– Все встаньте. – Блики, тени и чистая холодная вода испарились в свете высшего солнца. – Вы из… – она порылась в памяти, проклиная свою невнимательность, – Черновы, что в Новом Мерионедде?

– Все так, мадам.

– И вы угнетены Компанией… Забастовщицы, я полагаю?

К переднему краю стайки протиснулась самая молодая бабушка.

– Госпожа, они отвели еду от наших желудков и воду от наших губ, свет от наших глаз и энергию от наших пальцев, они прогнали нас из наших домов, так что мы должны либо покинуть семьи, либо жить, как дикие звери, в грубых лачугах из пластика и картона! Серая Госпожа, мы просим вас, помогите нам! Молитесь за нас, попросите за нас, вознесите вопли угнетенных к ушам Панарха, да осветит он нас своей милостью, благословите нас…

– Хватит. – Несдержанная женщина отползла на мес– то, стыдясь обуявшего ее словоизвержения. – Что это у вас с собой?

Старейшая бабушка воздела уродливую статуэтку.

– Это наша святая, Хильда Чиста из Черновы, попущением Приснодевы она спасла наш город от гибели под падающим челноком из космолифта, призвав священный ветер и сдув опасность прочь.