Дорогая Альма

— Несите ее в дом, Иван Петрович, — приказала Маренн. — Я снова поставлю капельницу! И сделаю перевязку. И возвращайтесь сразу за собакой. Я вижу, у него перебита задняя лапа и, вероятно, есть еще ранение, колотое, в холку. Соберите документы пока, — попросила она лесника. — Их надо спрятать подальше. Если придет исполнительная команда, такая находка может дорого стоить.

— Вы со мной не возитесь, — произнесла Варя, едва перевязка закончилась, — вы, если можно, оставьте мне медикаменты, шприц и набор для капельницы. Я сама себе все сделаю и Графа вылечу. Он со мной теперь, я — сильная, я все смогу. — Она ласково погладила между ушей овчарку, которая лежала на лоскутном коврике у скамьи.

Когда Пирогов отнес Варю в хату, Граф сам дополз до крыльца и безропотно позволил незнакомцу поднять его в дом. Маренн обработала и перевязала раны собаки, а лесничиха напоила его родниковой водой.

— Да, конечно, я все оставлю, — ответила Маренн мягко и наклонилась к саквояжу.

Услышав шуршание бумажной упаковки, собака навострила уши. «Как ты похож на Айстофеля, — с улыбкой подумала Маренн. — Тот же внимательный умный взгляд и манера разглядывать человека, чуть наклонив голову набок. Красавец и настоящий смельчак». Она положила на табуретку запечатанную бутылку физраствора, коробку с двумя шприцами и несколько пузырьков с лекарством.

— Разведете физраствором перед тем, как колоть, — предупредила она. — Я думаю, вы знаете…

— Это все немецкое? — Варя приподнялась и указала на орла, красующегося на коробке со шприцами. — Откуда? Немецкое?

— Это я Иван Петровича упросила у ихнкго ликаря взяти, — сообразив, вступила в разговор лесничиха. — На два шматка сала выменяла. Сказывала, мол, дид у меня хворый. А ему чаво? Ликарю-то тому? — Она махнула рукой. — Чё больше, чё миньше. Все пользовать. И нехай себе нимицкое. Главное, чтобы помогало.

«Хорошо, что саквояж у меня не эсэсовский, а старый французский, в нем еще в Первую мировую войну медсестры госпиталя „Сэтерлэнд“ перевязочный материал хранили, — подумала Маренн. — Всегда счастливым считался. Если раненому бинты и лекарства из этого саквояжа достались, будет жить. Такое было поверье. Даже хирурги рукой терли его, прежде чем на операцию идти. Может быть, поможет и этой русской фрейлейн».

— Что ж, понятно. — Варя снова опустила голову на подушку, но тут же повернулась. — Я б и догадаться могла. А документы где? — снова встрепенулась она.

— Дид за печкой спрятал, — ответила Пелагея. — А потом в лесу закопаем. Я тиби покажу, где. Чтоб ти знала, — успокоила она раненую.

— Нам пора, — негромко сказала Маренн Пирогову. — Я желаю вам скорей поправиться. — Она ласково прикоснулась пальцами к руке девушки.

— Когда я смогу увидеть Неллу? — спросила Варя осторожно. — Вы можете привезти ее сюда? Я буду ухаживать за ней. За ней, за Графом, за щенками… А ваш воспитанник, пусть приходит, я буду только рада.

— Я обязательно поговорю с ним об этом, — пообещал Пирогов. — Думаю, это случится скоро.

— Я провожу. — Пелагея снова обмоталась платком. — Ты, дид, здеся будь, — бросила строго мужу.

— А то куды убегу-то? — Тот махнул рукой. — По дивчинам, что ли?

— Вот рлзпусник! — Пелагея фыркнула. — Осторожно, осторожно, пани, ступенечка, — поддержала она Маренн под руку. И тут же незаметно сунула под огромный платок немецкий китель и ремень с кобурой, спрятанные за бочку с водой на входе. Заметив ее ухищрение, Маренн невольно улыбнулась. Взяла автомат, оставленный рядом с рогатиной на крыльце.

— Ваш жакет у машины отдам, — сказала Пелагее, проходя по тропинке под дубами. — А то увидит меня ваша новая постоялица. Лучше не надо этого.

— То и верно. Так краше будет, — согласилась лесничиха.

— Теплый у вас жакет. — Маренн похвалила одеяние, хотя работать в нем было трудно и жарко и она едва вытерпела до конца. — В нем и зимой не замерзнешь, шубы не надо.

— Чи салоп-то? — переспросила Пелагея. — Таки сама валяла и шила и узор вывела ниткой шелковой, — сообщила она не без гордости. — Чтоб заздрили соседки. Как без этого?

— Я был удивлен, фрау Сэтерлэнд, узнав, что в Первую мировую войну вы служили во французском госпитале, — заметил Пирогов, когда они подошли к машине. — Как же вы оказались…

— На другой стороне? — закончила за него Маренн и, сняв салоп, передала его лесничихе. — Благодарю.

Надела китель, застегнула пуговицы. Застегнула ремень с кобурой. Вытащив длинную деревянную спицу из прически, заново скрутила волосы на затылке.

— Скажу вам честно, Иван Петрович, — продолжила она, сев за руль. — Если бы там, в Вердене, мне кто-нибудь сказал, что такое произойдет, я бы не поверила. Но Австрия — моя вторая Родина, и так случилось, что спустя всего лишь пару лет после окончания той войны никакой иной Родины у меня не осталось. Мне пришлось расстаться с Францией навсегда. По крайней мере, тогда я так думала. А потом уже просто поздно было что-нибудь менять. Садитесь, Иван Петрович. — Она откинула дверцу пассажирского места рядом и завела мотор. — Поехали.