Дорогая Альма

— Нет, это некрасиво, — отказалась Маренн. — Я останусь на месте. К тому же очень странно будет отлучиться, пока идет подготовка к эвакуации. Я никогда так не делаю. За всем слежу сама и не доверяю даже опытным людям. А тут ты хочешь, чтобы я все взвалила на медсестру, которая вообще занимается этим в первый раз? Нет, это невозможно. Это не в моих правилах. — Она решительно покачала головой. — Но зато мы можем раньше выехать на аэродром, сразу вслед за транспортом, — предложила она. — И тогда в Берлине не надо будет ничего дожидаться. То есть надо будет, конечно. — Она улыбнулась. — Но не завтра, во всяком случае. Согласен?

— Согласен. — Раух кивнул. — Вот только я очень сомневаюсь, что ты выедешь раньше. Будешь искать мальчика, наставлять Гертруду, как ей и что делать, вот еще красноармейскому командиру в сторожке станет хуже, тоже надо будет бежать, я просто уверен, — добавил он с притворным недовольством. — Короче, все переносится на Берлин. Но мое дело — добиваться. И я буду тебя добиваться, так и знай. — Он наклонился к ней.

— Добивайся. — Маренн тоже слегка наклонилась вперед, глядя ему в глаза. — Я же не отказываю. Уверена, что обойдемся без политрука. Ему просто не может стать хуже. Даже если они вообще ничего не будут делать. Я сделала все, чтобы этого не случилось. Уж поверь, я свое дело знаю. Гертруда все подготовит вовремя, она очень ответственная девушка, ты не заметил? Ну а Юра, я думаю, найдется в сторожке, с собаками. И мы узнаем об этом еще до нашего отъезда. Я предполагаю на всякий случай, что его придется искать, но скорее всего — нет. Он же хочет быть с Альмой, и он к ней побежал. Так что, мы выедем вместе с транспортом. Не веришь? — Она улыбнулась.

— Не верю. — Фриц еще приблизился и поцеловал ее в губы. — Разве можно тебе верить? А Отто тебе верит? Конечно, нет, вот ни на секундочку. И я не верю. Ни на долю секундочки. Тебе во всем можно верить, во всем положиться, как на себя, кроме любви. Все могут рассчитывать — и шеф медицинского управления, и рейхсфюрер, и дети, и раненные легко, и раненные тяжело, и местные жители, даже красноармейский политрук. Но только не мужчина, который рядом.

— Это ты что всем этим вообще хочешь сказать? — Маренн опустила голову, неотрывно глядя в документы. — Я что-то не понимаю.

— Только то, что ты — прекрасная женщина. Очень красивая, с добрым сердцем. И от предложений у тебя нет отбоя. И ты не всегда крепко держишь свои бастионы. Вот Дитрих, например…

— А что Дитрих-то? — Маренн недоуменно вскинула брови. — Он при чем?

— Да у него в твоем присутствии весь разговор сводился только к девушкам. — Раух усмехнулся. — И в санатории ему отдельную палату выделите, и чтоб девушек побольше, а то у него задач мало, он хвост распустил. Это он тебя все завлекал, да и кто тебя не завлекает? Даже рейхсфюрер не отклонил ни одной твоей просьбы. А сколько он гоняет начальников управлений, того же Мюллера и Шелленберга. А тут пришла фрау Сэтерлэнд и все подписала.

— Прекрати. — Маренн шутливо бросила в него салфеткой. — Вовсе не все и не всегда.

— А если взять того же бригадефюрера, например…

— А может, бригадефюрера брать не надо?

— Как же не надо? Обязательно. Джил — это просто первейший секретарь после личного адъютанта Фелькерзама на зависть всем остальным, хотя работает всего два года, а есть там дамы и позаслуженней. Но через нее очень просто связаться с тобой, а так еще надо выискивать повод. Голова там заболела, печень опять пошаливает, и верный старый друг профессор де Кринис уже ничем помочь не может, просто обязательно требуется фрау Сэтерлэнд.

— Вот конец будет? Это от меня зависит? — Маренн притворно, строго сдвинула брови. — Кого еще перечислишь?

— Да много кого. Это мы еще командиров твоего сына не трогали.

— Можно не трогать? Ты мне мешаешь работать с документами…

— Нет, нельзя. Потому что ни одному иному младшему офицеру не будет позволено то, что позволено ему. Вот взять хотя бы эту его выходку позавчерашнюю со стрельбой по бронемашине Олендорфа. Я уверен, что Кеплер ему и слова не сказал, когда он к нему явился после ремонта. Ему и Дитрих-то ни слова не сказал, хотя все случилось у него на глазах. А все почему? Твой сынок, и ты рядом стояла. Глаза зеленые, и волосы цвета каштан небрежно собраны на затылке. Кому не достаточно, чтобы все простить?

— Олендорфу, — ответила Маренн сдержанно. — Вот увидишь, что он накатает на нас докладную. И все представит в таких тонах, что рейхсфюрер вздрогнет.