Дорогая Альма

— Вы смелая и сильная девушка, раз делаете такой выбор, — произнесла Маренн задумчиво. — Многие на вашем месте поступили бы иначе. Но вы правы: тот опыт, который вы обретете здесь, не сравнится ни с какими книжными знаниями ученых голов из «Шарите», которые сами пороха не нюхали. Из вас действительно получится хороший хирург. Вы любите то дело, которое делаете, и ради него жертвуете комфортом, личным благополучием. Хочу вас предупредить, что наша профессия часто неблагодарная. Цена может оказаться велика. Я это хорошо знаю на собственном опыте. Но и в любом деле, если хочешь добиться успеха, надо жертвовать, надо стремиться, ни в коем случае не останавливаться на достигнутом.

— Но вы же, фрау Сэтерлэнд, я уверена, начинали так же? — спросила Гертруда. — Медсестрой в окопах Первой мировой войны. Вы не боялись, и вы стали тем, кем стали. Я тоже хочу пройти такой же путь. Я понимаю, о чем вы говорите, имея в виду жертвы. — Она замолчала на мгновение, глядя в пол. — Это не только вечерние посиделки в ресторанах или красивые платья. Это чаще гораздо больше — жизнь. Хоть мы и не солдаты, но здесь всегда знаешь, что тебя могут убить. Мне поначалу даже страшно было думать, — призналась она. — Но сейчас я уже привыкла к этой мысли. И она меня не пугает.

— У вас есть родители? Как они относятся к этому?

— Да, отец у меня зубной врач в Кельне. — Гертруда улыбнулась. — Он был на Первой мировой. Он меня понимает.

— Я внесу вас в список ближайшего резерва и дам номер телефона в «Шарите», по которому вы всегда сможете со мной связаться в Берлине или оставить мне сообщение. Я часто уезжаю, но меня всегда найдут, если вы скажете, что это срочно. Найдут очень быстро. Если вы попадете в трудную ситуацию или усталость, отчаяние захватят вас. Если поймете, что больше нет сил, а здесь такое состояние наступает очень быстро, звоните. Я заберу вас в «Шарите». Мое предложение остается в силе.

— Благодарю вас, фрау Сэтерлэнл. — Голос девушки дрогнул. — Признаюсь, я заставляю себя быть сильной, мужественной. Но иногда… очень боюсь.

— И у меня есть к вам личная просьба, Гертруда, — подумав, продолжила Маренн. — Не знаю, как вы к ней отнесетесь. Если вы откажетесь, я не стану настаивать. Я вас пойму.

— Я слушаю, фрау Сэтерлэнд. — На лице медсестры промелькнуло явное беспокойство. — Почему я должна отказаться? Я готова.

— Потому что это касается не здоровья наших, немецких солдат, не вашего долга или профессии, это касается проявления самой обычной человеческой расположенности. Я очень прошу вас, пока вы здесь находитесь, не обойти вниманием господина Пирогова, смотрителя этой усадьбы. Много я от вас не прошу. Но если его жизни будет угрожать опасность и вам об этом станет известно, пожалуйста, предупредите его.

На несколько мгновений в комнате воцарилась тишина. Раух бросил на Маренн взгляд, полный иронии. «По-моему, ты переоценила ее достоинства, — явно хотел сказать он. — Она — почти ты. Но не ты, это совершенно ясно». Маренн только строго сдвинула брови в ответ.

— Опасность… Это вы имеете в виду, когда начнут… — Медсестра опять запнулась. — Начнут работать с местными жителями? — выдавила она из себя. — Полицаи то есть?

— Да, Гертруда, именно это я и имею в виду: когда начнутся облавы и зачистки. Если все-таки это случится, — подтвердила Маренн.

— Хорошо, фрау Сэтерлэнд, — ответила та не раздумывая. — Если мне станет что-то такое известно, я скажу. И если господину Пирогову понадобятся лекарства, я дам, — добавила она от себя. — Как вы. Можете на меня рассчитывать.

— Вы — славная девушка, я рада, что вы меня понимаете. — Маренн радостно обняла медсестру. — А теперь идите, у вас много дел, а времени мало, — отпустила она Гертруду.

— Не ты, но почти ты, — повторил Раух вслух, когда медсестра вышла. — Только характер потише. Но твердый, как у тебя. Я и не знал, что такие еще где-то встречаются.

— Таких много, я никакое не исключение, — возразила Маренн. — И она права: они, как правило, работают в полевых условиях, под огнем. А уж никак не сидят в уютных кабинетах в Берлине.

— Фрау Сэтерлэнд, прошу прощения, — на пороге показался Пирогов. — Вы заняты?

— Что случилось, Иван? — Маренн сразу заметила, что он расстроен.

— Нет ли у вас того успокоительного, которое вы давали в сторожке, — попросил он. — Вы оказались правы, я — старый осел! — Пирогов отчаянно махнул рукой. — Юра так расстроился, что не привезли щенка! Плачет, никак не могу успокоить.