Дорогая, я дома

Бритта Кушель прошла несколько шагов до станции – она демонстративно ездила на метро. Каждый вечер Франкфурт вставал мрачной скалой, чуть подсвеченной снизу, как лицо в фильмах ужасов, – ей было страшно из-за этих больших нелюдимых домов, а еще накатывала странная и как будто необъяснимая горечь, хотя Бритта считала, что необъяснимое бывает только в дамских романах. Вагон метро щелкнул дверцами, черная труба надвинулась и загрохотала за открытыми окнами, побежали бетонные стены с крюками, провода и шланги, где-то тоннель раздался в стороны, и на долю секунды в черной выемке в стене мелькнуло человеческое лицо, до боли похожее на лицо Людвига Вебера. Чертов старик ушел, выказав столько неуважения к их работе, ее работе, он вообще не принял ее всерьез, как все мужчины. В тот день ей казалось, что и Шульце, и Штееге, и даже предприимчивый и добродетельный фон Аннен не принимают всерьез ни ее, ни ее затею. Только Косински, кажется, правильно все понял. Молодые парни сидели напротив, очки и прыщи, склонились над своими айфонами и что-то усердно писали, турецкие подростки прошли мимо, один, пробегая, выбил айфон взмахом руки, крышка заскакала по полу – и во всем этом было что-то не так, давно не так, непоправимо не так.

Она вышла через три остановки – ее дом был рядом со станцией, большая квартира на целый этаж, двери лифта открывались прямо в нее. Когда двери закрывались – наступал полумрак, в котором светились зеленые цифры на холодильнике и красные – на плите, тихо гудел кондиционер, разгоняя волны сухого холодного воздуха по пустой и гулкой квартире. Над большой двуспальной кроватью в эркере мелькали картинки на плазменной панели – огромный африканец, полуголый, ленивый, ничем не занятый и сутками глядящий в телевизор, каждый вечер ждал ее здесь. Впрочем, как на последней волне отчаяния подумалось Бритте, он, может, только говорил, что ждал, а кто его знает, где он был все это время.

А Патрик Хелленхаузен, развалившись на заднем сиденье такси, тоже удалялся в вечернюю, расцвеченную редкими рубиновыми огнями темноту – его ждали, вернее, его ждала девушка, которая, впрочем, была не совсем девушка или не совсем еще девушка. Если быть точным, несколько лет назад она была прооперирована, но не до конца – так что получилась девушка с секретом, или, как он любил выражаться, девушка с довеском. И при мысли о ней, или не совсем о ней, но уже и не о нем, а о чем-то сладко и стыдно среднем между этими двумя крайностями, о его длинных стройных ногах, упругой попке, но при этом – о ее бесстыдных одеждах и литой груди, о ее матовой и безукоризненно гладкой коже, но – бесспорно – и о его довеске – от этих мыслей Хелленхаузену перехватывало дыхание, так, что он закашлялся, неудачно сплюнул, лихорадочно зашарил руками в поисках салфетки, чтобы не испортить шарф – и в итоге вытерся листком бумаги с изображением пиджака и норвежского флага.

Райнер Косински, подобно Бритте, возвращался домой на метро – но по другой ветке, и ехать ему было долго. Собственно, Косински была не настоящая его фамилия, это была фамилия его жены, которую он взял для смеха – потому что существовал настоящий Райнер Косински, лесопромышленник, а он как раз придумал кое-какой бизнес – и вот будет здорово, если их начнут путать! Бизнес не заладился, прогорел подчистую, даже фамилия не помогла – но он успел вступить в пару комитетов и, наслаждаясь результатами путаницы, важно в них заседал. Поначалу он даже старался подбирать галстуки и рубашки, но потом бросил это дело – то, что эти господа принимали его настоящую каждодневную одежду за милую эксцентричную выходку, приводило его в тайный безудержный восторг. Циник и анархист, получатель пособия по безработице, Косински с удовлетворением отмечал остановку то одного, то другого немецкого завода, забастовки, появление китайских рабочих и китайских солдат, возведение мечетей и обвал новостроек. Не работать и получать больше денег, чем когда работаешь – прелестно, а вовсе прелестно – наблюдать крах содержащего тебя государства, смотреть, как профессиональные тунеядцы, к которым он причислял и себя, заставляют высокопоставленных крыс метаться в поисках все новых и новых средств для содержания его величества безработного – основного избирателя в этой стране. А плакат – плакат он им сделает… Сфотографирует свою жену в рукавицах, спецовке и с бензопилой в руках, на фоне каких-нибудь пеньков. Эта курица Бритта умрет от восторга. Повесит плакат над кроватью и будет мастурбировать на него каждый вечер.