Дорогая, я дома

– Он еще с каким-то молодым человеком, местным. Просит его впустить тоже, отказывается заходить без него.

– Пусть заходят. Скажи, я разрешил.

Она ушла, и, пока я крутил головой, вглядывался в клавиатуру компьютера, в пресс-папье, в древесные волокна на крышке стола, пытаясь понять, правда ли это или я вижу продолжение сна, Алина уже вернулась – с ней по коридору шагали двое. Один был еще совсем мальчиком, в джинсах и синем пуховике Helly Hansen, светлые волосы зачесаны на аккуратный пробор, и из этих двоих скорее он казался немцем. Второй – моего возраста, в черной бесформенной куртке, отросшие темные волосы нечесаными космами свисали на лоб, черные глаза смотрели воспаленным безумием. Этот второй показал первому на стул в коридоре, сказал по-английски: «Игорь, подожди здесь», – шагнул в мой кабинет и захлопнул дверь прямо перед носом у Алины.

Я смотрел на него – на человека, которого знал в ранней молодости, с которым учился в одном немецком интернате. Лицо его было опухшим и бесцветным, под глазами – тяжелые черные мешки, а сами глаза в мелкую красную сеточку – то ли он курил гашиш, то ли плакал, то ли все вместе.

Он снял куртку, оказавшись в сильно поношенном свитере от Ralph Loren, и тяжело сел на стул напротив меня.

– Здравствуй, Карстен, – сказал я, и он, посмотрев на меня своим безумным взглядом исподлобья, произнес: «Здравствуй, Зигфрид!»

Карстен Вебер, сын и наследник миллионера Людвига Вебера, принц Карстен, как мы его называли. Он всегда был немного не от мира сего, этот Карстен, прямая противоположность старому Веберу, акуле авиапрома, крупной фигуре немецкого и швейцарского бизнеса. Что не мешало Карстену всегда вызывающе хорошо выглядеть, прекрасно одеваться, сводить с ума всех девчонок, даже тех, которые не знали, кто его отец. Впрочем, как я услышал потом, он интересовался вовсе не девчонками. И вот он здесь, в Белоруссии, в Минске, в немецком консульстве, заросший, похожий на арабского террориста, обвязавшегося пластидом и готового совершить главное дело своей жизни.

– Как дела, Карстен? – только и смог спросить я, удивляясь глупости вопроса.

– Сам знаешь, – тихо сказал он, показывая рукой на какой-то предмет на моем столе.

– Карстен, мы не виделись лет пятнадцать… В Берлине мы еще встречались, после Лос-Анджелеса, но после того как ты уехал в Австралию…

– Зигфрид, перестань! – вдруг выдохнул он, посмотрев из-под своих лохм взглядом зарезанной собаки. – Ну я понимаю, ты дипломат, но не надо притворяться, будто ты не знаешь…

– О чем ты? Я рад тебя видеть, но я не понимаю…

– Газета! – вдруг закричал он, вскакивая из-за стола. – У тебя лежит газета, там все написано, а ты мне тут играешь комедию!

Я потянулся к стопке газет, уже смутно что-то предчувствуя. Из пачки я вытащил сложенную пополам газету Bild, которая по-прежнему лежала наверх той половиной, где промелькнуло знакомое лицо. Теперь я присмотрелся внимательно и понял, что это Людвиг, отец Карстена, сильно постаревший, совсем седой. Я помнил его таким же черноволосым, как Карстен, и потому сразу не узнал. Я медленно перевернул газету и увидел огромный красный заголовок «Предприниматель Людвиг Вебер 17 лет держал женщину и ее дочь в подвале».

Я посмотрел на Карстена, потом опять на фотографию, снова на него. Первым моим движением было развернуть газету, но я подумал, что Карстен здесь и каково это – читать при нем…

– Я не знал, правда, я еще не читал газет…

– Ну так читай! – снова закричал он. – Читай, там все написано! Он построил у себя в особняке подвал, держал там эту русскую, насиловал ее, у них родилась дочь. И сын, который умер и которого он бросил в отопительный котел. Она семнадцать лет не видела света, а дочка ее – вообще никогда… И вытащил он их, только когда она умирала во время очередных родов – и умерла в больнице. Я приезжал к нему в этот проклятый особняк и жил у него там, пока внизу…

Карстен оперся о стену и разрыдался. Я не понимал, что делать. Такое происходит раз в сто лет, нет, в тысячу, нет, такого вообще никогда не происходит, это бред. И участник этого бреда сейчас стоит в моем кабинете и рыдает, и я не знаю, что сказать. «Каждый человек для нас – не человек, а представитель определенного государства…» Нет, не то, совсем не то…

Она умерла родами. Интересно, выжил ли ребенок. Мне захотелось заглянуть в газету, но я понимал, что сейчас это бестактно.

– Зигфрид, – вдруг повернулся ко мне Карстен, снова сел в кресло, придвинулся ближе, – Зигфрид, помоги мне остаться здесь. Я не могу вернуться, понимаешь?

– Да, конечно, – растерялся я, – только, Карстен, я ведь этого не решаю. И никто в этом здании не решает.

– Понимаешь, я не могу туда вернуться, – зашептал он, – я вообще ни одному человеку не могу теперь там показаться на глаза. Я хочу остаться здесь… Я приехал два месяца назад, вообще не знал, куда поехать… Хотел посмотреть диктатуру… Встретил Игоря. Зигфрид, у меня виза просрочена, мне надо вернуться, но я не могу… Я хочу остаться здесь…