Дорогая, я дома

Он сел в кресло, и все происходящее каким-то сумасшедшим образом приняло вид семейной сцены. Вот истеричка жена, которой надо непонятно что, вот любящий муж, который ее успокаивает.

– Мой сын, – наконец сказал он.

– Что с вашим сыном?

– Меня зовут Людвиг, обращайся ко мне на «ты». В конце концов, – он вздохнул, – у тебя это получалось, когда мы танцевали. А сын мой не знает, куда себя деть. Иногда мне кажется, он сам себя боится.

– Он не живет с вами? – спросила я.

– Понятия не имею, где он живет, – ответил он, – мотается по всему миру и до сих пор не знает, что ему нужно. Мне кажется, он просто очень несчастный, – сказал он, и мне снова захотелось плакать. От этих слов «мотается по всему миру» – в них было столько воздуха, столько простора, столько воспоминаний…

– Зачем вы сделали это? – спросила я. – Зачем заперли меня здесь?

– Я влюбился. Я люблю тебя, хочу на тебе жениться, – сказал он.

Мы оба замолчали, – он думал о чем-то своем, посматривал украдкой на фотографию, я почему-то вспоминала распавшийся на куски айфон и оглядывала комнату, переваривая сказанное.

– Может, стоило просто предложить мне выйти за вас замуж?

– Ты бы не пошла. Я знаю, ты бы не пошла – и это в лучшем случае. В худшем – пошла бы ради денег.

Я промолчала. Как бы безумен он ни был – здесь он прав.

– Кто это? – спросила я, кивнув на фото.

– Мои родители. Оба погибли в войну.

Так мы сидели и говорили, заключенная и тюремщик по-моему, муж и жена – по его. Он рассказывал о сыне, о родителях, о странном современном мире, который он отказывался понимать. Я слушала. Моя голова медленно начала работать, и я стала пытаться найти что-то, за что можно зацепиться.

– Вы хотели бы другого ребенка? – запустила я пробный камень.

– Не другого. Просто ребенка.

– Я вам нравлюсь?

– Я же сказал, что полюбил вас.

– Мне очень лестно. Вы можете присесть поближе.

Он пересел. Большая Тайна Больших Мужчин – еще и в том, что они одиноки, и иногда, связывая их, заставляя ползать и облизывать туфли, я думала: чего они хотят на самом деле? Настоящей жестокости или тепла? Отчаяния и унижения – когда красивая женщина презирает тебя, – или чувства благодарного тепла в груди, когда после всех измывательств она все-таки подпустит тебя к себе?

Он разговаривал со мной, и я чувствовала, что он хочет спросить меня, но ему мешал врожденный такт – приличия он соблюдал даже здесь.

– В конце концов вы для того и заказали меня. Верно?

Несколькими минутами позже он встал с кровати. И помог мне освободиться от платья.

– Ну что ж, вот наша первая брачная ночь, – засмеялась я.

Он грустно покачал головой, с упреком глядя на меня.

– Пожалуйста, не шути над этим, – сказал он, – это не предмет для шуток, – и погасил свет.

Там, наверху, я часто говорила, что жизнь вынудила делать меня то, что я делала, – но это была не совсем правда. В конце концов, я действительно презирала этих богатеев, которые любили, чтобы их унижали, и потому унижала искренне. Девушки, что работали в этом бизнесе, те, кто поднялся с уровня борделя до эксклюзивного эскорт-агентства, знают – выживает только тот, кто не играет, а все делает взаправду. Оргазм можно сыграть, но удовольствие, а тем более страсть – никогда.

Среди тех, кто нанимал меня как Госпожу и платил как Госпоже, изредка попадались и те, кто хотел «классику». Мой тюремщик, кажется, из таких. Что ж, он упростил мне задачу тем, что выключил свет.

В темноте я слышала, как он возится с пуговицами, как расстегивает ремень, как падают его брюки, как он вешает жилетку. Потом почувствовала прикосновение его тела – твердого и прохладного, в старых людях всегда меньше тепла. Он осторожно лег рядом, я осторожно повела рукой по его груди. Его кожа была уставшей, рыхловатой, словно ношенной, но совсем не дряблой, и от него не пахло стариком. «Уже хорошо», – думала я, пока он осторожно трогал меня. И потом, когда взял за руку и начал все крепче сжимать, а потом перевернулся, навис надо мной и схватил за другую руку.