Дорогая, я дома

Девушки, которые во время «этого» считают про себя до десяти и обратно, рассказывают стишки, не забывая ритмично вздыхать, трудятся на улице или в «массажных салонах» за сотку в час. Я честно отрабатывала свои деньги, я не играла. В темноте, разложившись под чужим человеком, принимая его в себя, – попытайся поймать ритм, попытайся настроиться на его волну, соединить ее со своей. Почувствуй себя чуть пьяной, чуть отрешенной, вспомни, как тогда, в пионерлагере, ты напилась и в голове звучали одни и те же слова «все равно, все равно». Девушкам случается в подпитии оказаться в постели совсем не с теми, с кем они хотели, – но если так уже случилось, лучше попробовать получить удовольствие. Он крепко держал меня, двигался достаточно напористо, знал, когда надо подняться чуть выше, когда уйти в глубину, когда оставаться на поверхности. Вспомнилась ночь, когда я дала Арно связать меня, как уже под утро у нас случился самый лучший секс – и вот теперь этот, другой, держал мои руки, на одной из них была цепь, а если закрыть глаза, чтобы не видеть его белеющих в черноте волос, если попробовать плыть по его волне, если сосредоточиться на его движениях, на кончиках его пальцев, на вибрациях, поднимающихся вдоль позвоночника, – появляется правильное дыхание, и ты движешься ему навстречу, и твоя голова запрокидывается назад, все дальше, дальше, дальше, ах…

В ту ночь он со мной не остался, ушел, а я лежала неподвижно, плыла в черноте под колыбельную вентилятора – мокрые от нашего пота ноги раскинуты, там – мокро, мои соки, его сперма во мне, и капли – на внутренней стороне бедра, одна медленно и щекотно бежала вниз. Сломанная кукла, над которой надругался злой ребенок – но я гнала от себя эту мысль. «Погоди, дедушка, – думала я, – если с тобой все в порядке, если ты еще можешь – маленький головастик найдет себе дорогу, и у нас будет ребенок, которого ты так хочешь. А тогда ты просто обязан будешь отвезти меня к врачу – мужчины ведь боятся родов. И тогда – тогда запрут уже тебя», – думала я, а вентилятор гудел, гудел и сбивался на рев, и сверху приходил воздух – воздух пустынных улиц, покинутых городов и холодного осеннего солнца.

Эта история случилась в Лос-Анджелесе, где я когда-то учился. А может, и не случилась – мне рассказал ее однокурсник, сирота, его родители погибли в автокатастрофе, когда ему было 18, а его младшему брату – девять. Братик очень любил играть в игровую приставку, а когда родители, доведенные до ручки его зомбиподобным поведением, забирали приставку – он втыкал в телек. Причем не посмотрел до конца ни одной передачи, ни одного дебильного сериала. Просто щелкал каналы, тыкал в пульт так, что стер все кнопки.

Я не знаю, правда это или нет, – потому что того парня, который мне все это рассказал, не было, когда случилась катастрофа. А вот братишка был – он сидел на заднем сиденье, и, когда приехала полиция и спасатели с трудом открыли заднюю дверь, – он все еще сидел там, весь в крови, пялился в стекло, по которому разбрызгались мозги его родителей, и повторял только одно:

– Переключите на другую программу! Переключите!

Карстен Вебер, студент

Перезагрузка

Когда я проснулся, Дугласа уже не было. Я спал долго, часов до одиннадцати, во сне ворочался, отгонял навязчивые кошмары, но на левую половину кровати старался не закатываться – чтобы не потревожить его. И только когда вдруг на секунду, еще в полусне, открыл глаза, увидел рядом ворох откинутых одеял и зияющую пустоту вместо человека. Дуглас ушел. Просто встал и ушел на занятия. После этого открытия спать уже не хотелось.

Засыпаешь один, просыпаешься с кем-то. Или наоборот, засыпаешь с кем-то, а просыпаешься один. Это все – об одном и том же. Все – об одиночестве, потому что и в том и в другом случае ты не просыпаешься с тем, с кем хочешь.