Дорогая, я дома

Первым, кого я увидел Чихуахуа-баре, когда вошел, был Дуглас. Он сидел с Риком за столиком, что-то рассказывал – и оба смеялись. Узнав меня, Дуглас быстро отвел глаза и сделал вид, будто не увидел. Я застрял в дверях, оглядел столы, официантов, один из которых, проходя мимо, задержал взгляд, вперился мне прямо в глаза. Уходить было поздно – из-за углового столика махал руками Марк, и мне пришлось к нему подсесть. Марк, блондин с водянистыми голубыми глазами и жидкой бородкой, пошел заказывать мне пиво, а когда вернулся и начал рассказывать, как съездил в Америку, постоянно касался моей кисти своей влажной рукой.

– В Лос-Анджелесе я бы остался жить навсегда. Там, знаешь, почти как тут, но все расслабленнее… Там такие пляжи… Там сёрферы… Там все люди красивы.

– Да, Марк, я там был, – отвечал я рассеянно, не переставая двигать челюстями.

– Подожди, ты же говорил, что учился в Лондоне… Или это не ты?

– В Лондоне я ходил в школу. А в Лос-Анджелесе начал учиться в университете.

– И что потом? Как ты уехал оттуда?

– Просто уехал… в Берлин.

Марк восхищенно смотрел на меня, потирая руки и нервно отхлебывая пиво. Часы Rolex Daytona болтались у него на запястье.

– Карстен, как это – быть таким богатым? Ты просыпаешься, выходишь на улицу, живешь… И у тебя все есть… Как это, чувак? Это круто?

– Да, Марк, наверное, круто.

– А ты жил в Швейцарии?

– Нет, но я туда езжу. Там мой отец.

– Круто! – Марк снова взял меня за руку и спросил, глядя в глаза, словно хотел узнать что-то важное: – Карстен, а туда правда не пускают с поддельными часами?

– Не знаю. Кажется, правда. Но меня пускают.

Марк одним глотком допил пиво, потом посмотрел на часы Glashütte у меня на руке.

– Пошли, а? – Он кивнул головой в сторону туалета. – У меня есть еще, нам на двоих хватит.

В туалете он суетился, доставал пластиковый пузырек, вычерпывал из него маленькой серебряной ложкой горки кокаина.

– Я скажу тебе когда – и ты вдыхай! – говорил он.

Я вдыхал, он подносил еще. По его лбу скатывался пот, бесцветные волосы были мокрыми. Он быстро сделал свои порции, а когда собирался выходить, вдруг положил руку мне на ширинку.

У Марка был плохой кокаин. Когда мы вышли, меня уже попускало. На столике все еще стояло мое пиво, никто его не убрал. Я сделал пару глотков – выдохшегося и теплого. Марк молчал.

– Стив умер, – сказал я, чтобы что-то сказать, – бросился под поезд.

– Да, – ответил Марк, – я слышал. Ему не везло. Он очень, очень хотел этот «Фольксваген». «Туарег».

– Марк, скажи, при чем тут «Фольксваген»?

– Я не знаю, – он шмыгнул носом, – думаю, богатым немцам этого не понять.

Из-за соседнего столика поднялись Дуглас и Рик. Я видел сквозь стекло, как они поцеловались на прощание и Рик пошел к своему мотоциклу. Ни слова не говоря я встал из-за стола и выбежал на улицу.

– Дуглас! Эй, Дуглас! – позвал я.

Он обернулся, сделал попытку улыбнуться.

– Как ты? – спросил я, нагоняя его.

– Нормально, чувак. А ты?

– Спал долго. – Я попробовал рассмеяться. – Ты чего так рано ушел? И часы забыл.

– Мне надо было. Слушай, я ужасно спешу… Давай завтра созвонимся…

– Может, поужинаем? – спросил я, пытаясь его задержать.

– Давай. А про часы даже не думай – можешь выкинуть. Я их сторговал за 25 долларов в Таиланде. Ты вправду думал, что они настоящие?

– Да, думал.

Он широко рассмеялся и похлопал меня по плечу…

– Кстати, не одолжишь сотню? До завтра. За ужином отдам.

Я закопался, доставая деньги. Он взял купюру, быстро спрятал в задний карман.

– Стив умер, – сказал я быстро.

– Да, я слышал, – ответил Дуглас. – Он был мне должен. Все собирал на эту, как ее… немецкую машину.

Я пошел прочь от Чихуахуа-бара, от Южной Ярры. Боковым зрением увидел черного, в куртке-кенгуру и с золотыми цепями, который шел за мной след в след. Пуля в затылок – идешь, и вдруг стоп. Это все об одном и том же. Уходя все дальше, я поймал себя на мысли, что в советских тюрьмах действительно поступали не так уж плохо.

* * *

Я иду через ресторан гостиницы «Хилтон», и мать машет мне рукой. Она неплохо выглядит в свои пятьдесят пять, загорелая, ухоженная, ее прекрасные светлые волосы завиты и аккуратно уложены. Один швейцарский писатель, когда встретил ее с отцом, который на двадцать лет ее старше и уже был женат, назвал ее «призовой женой». Тогда ей было тридцать, да и писатель был помоложе и понаглее, чем сейчас.

На ней все светлое, много золота на шее и запястьях – раньше она себе такого не позволяла. И пока я подхожу, то вглядываюсь в нее и не могу понять – с возрастом ли вкус притупляется, отступает перед желанием казаться моложе и привлекать внимание или она во все времена выглядела адекватно своим годам.

– Привет, мама, – я присаживаюсь рядом, растекаюсь по стулу. Перед свиданием с матерью я колебался между коксом и герой, выбрал все-таки героин.

– Карстен! – Она тянется через стол обнимать меня, но не получается – тогда просто сжимает мои руки и садится обратно. – Ты такой усталый… Что, учеба?

– Учеба, – отвечаю я.

– Что будешь есть? Я заказала бутылку вина, моего любимого… Помнишь, у отца было, в погребе?