Дорогая, я дома

Самолет над Франкфуртом стало легонько потряхивать, он нехотя замедлялся, распластав по воздуху всю свою механизацию, отчего крыло через иллюминатор выглядело полуразобранным, турбины тихо подвывали. Вольфганг откинул голову на спинку кресла. Голова побаливала, шумела пустотой. Праздник не удался. Он вспомнил кабину боинга, свои две минуты за штурвалом, этот момент, о котором он так мечтал мальчишкой и к которому тот мальчишка, оставшийся навсегда внутри взрослого неугомонного человека, толкал его всю жизнь, – через немецкие компании, авиационный бизнес, через сделки, кресла и кабинеты. И вот теперь, когда пилоты стелются перед ним, когда он мог вдоволь наиграться этой гигантской игрушкой – проклятый живот все испортил. Он тряхнул машину, наверняка испугал пассажиров.

– Трясло вас? – спросил он Юргена, и Юрген, обернувшись, бодро ответил:

– Нет, не трясло совсем.

– Ни разу?

– Ни разу, мягко заходили. Слушай, а та брюнетка, которую я вчера взял, она… знаешь что?

Вольфганг хотел что-то сказать, но почему-то просто устало махнул рукой. Шасси тупым ударом врезались во взлетную полосу Франкфурта, и глухой, басовый, будто подземный гул понесся из-под пола. Вольфганг замер, вслушиваясь в этот грозный звук, который он уже сто раз в своей жизни слышал. Почему сейчас так громко – будто кровь гремит в ушах? Самолет останавливался, тормозил реверсами, тело по инерции рвалось вперед, в животе нехорошо ныло, словно что-то росло, завиваясь… Он подумал, что через полчаса будет стыковочный на Берлин, что там можно будет зайти в кабину и посмотреть из-за штурвала, как выглядит его собственный дом, над которым всегда снижались заходящие на аэропорт Тегель самолеты. Но знал, что не сделает этого. Что-то не задалось с рейсом Москва – Берлин, и он пока не понимал что.

* * *

Вольфганг Цанг был убежденным холостяком, женат был один раз, в молодости и недолго, после чего ошибки этой уже не повторял.

– Посмотри на это все, – говорил он своему давнему младшему другу и теперешнему коллеге Юргену, проводя через коридор в гостиную. Квартира Вольфганга в районе Бельвю была обставлена так, будто в сто квадратных метров площади какой-то неизвестный декоратор попытался засунуть весь Версаль с запасниками и хранилищами. Удивленным гостям открывались натюрморты и пейзажи в золотых рамах, зеркала, канделябры, окна за тяжелыми красными портьерами, кресла в стиле ампир.

– Подумай, разве жена, какая бы она ни была, вытерпела бы такую обстановку? Нет, обязательно устроила бы все по-своему. Зато молодые девки, когда их притаскиваешь сюда, начинают часто дышать уже на пороге. И тут-то, – Вольфганг довольно потирал руки, – ты и берешь ее…

Они с Юргеном ржали, и Юрген, самодовольно пригладив свои длинные, почти без седины волосы, говорил:

– Ну ты же старый, Вольф, тебе все это надо… Мне – пока нет…

– Я тебя еще хоронить приду, дурак! – отвечал мальчишка внутри Вольфганга. – Послушай лучше, я тут набрел на одно эскорт-агентство, и там есть одна девочка из Польши…

Берлин встретил забастовкой персонала – вещей ждали почти час, а таксистом, который вез домой Вольфганга, оказался китаец, который с трудом понимал по-немецки. Вернувшись, Вольфганг впервые за много лет плохо спал в своей квартире. Ломаные, причудливые силуэты ампирной мебели казались страшными, словно края какой-то подземной дыры, из которой слышался глухой басовый гул – тот самый, что так поразил его при посадке. А потом казалось, будто дыра растет в желудке – боль то пряталась, то вдруг снова появлялась. Летняя ночь за окном разговаривала тревожными голосами, а во сне виделся с невыносимой скоростью бегущий неон московских реклам, сотни и сотни слов, написанных непонятным шрифтом, и только два слова появлялись, выведенные строгой латиницей, но какие – Вольфганг не смог разобрать.

Проснулся он поздно, жмурясь на яркое солнце, бившее в щель между портьерами, в теле была усталость, живот все еще болел. Он подумал, что ничего не ел со вчерашнего утра, хотя есть не хотелось до сих пор. Пить хотелось очень – на кухне он прямо из горлышка прикончил полбутылки «Сан-Пеллегрино» и, не принимая душ, влез в костюм от Бриони и неверными шагами спустился вниз, к стоянке такси.

На работе ему впервые бросилось в глаза, как все изображают деятельность. Придумывались новые невероятные рейсы, новые стратегии борьбы с конкурентами, новые акции и рекламные кампании – бездарные, никому не нужные, пустые.

Просто если они ничего не будут делать, их придется уволить, – выросла неожиданно ясная мысль, – а делать в этой фирме ничего особенно не надо…

Деятельнее всех был Юрген – он то и дело врывался в кабинет, усаживался в кресло, перекладывал бумаги, говорил что-то о резонансе в прессе.

– Ах да, вот еще что, – вспоминал он, покачивая ногой, – помнишь, мы на кино деньги давали? Ну фильм, где все время летают на самолетах, на наших?