Дорогая, я дома

– Это Рафал, мой друг. Он режиссер, а для этого фильма делал монтаж, – представила она поспешно.

Рафал был молод, идеально выбрит, с блестевшими гелем волосами. Он был в черной рубашке с запонками, в пиджаке из недорогих, который тем не менее ладно сидел на его стройной фигуре.

«Молодость», – подумал Вольфганг со смутным сожалением и протянул руку, которую режиссер не сразу пожал. А пожав, обнял свою девушку за плечи и увел ее в сторону, где беседовала кучка молодых киношников.

Вольфганг пожал плечами и направился к бару, где взял еще один коньяк. Тепло разлилось по всему телу, и впервые за этот день он ощутил спокойствие. Люди вокруг передвигались, разговаривали, женщины шумели платьями, мужчины подносили зажигалки к сигаретам и смеялись – все было уютно и мило. А главное – боль ушла, живот сладко молчал.

«Ну и слава богу, а то напридумывал чего-то», – сказал себе Вольфганг, приканчивая третий коньяк и заказывая четвертый. Опьянел он быстро и снова разговаривал с продюсершей уже благодушно, даже рассказал ей анекдот про большую грудь, показывая все жестами, и пару раз, в виде демонстрации, дотронувшись до ее бюста. Женщина изобразила возмущение, но, кажется, не обиделась.

Были еще турецкий консул и русский журналист, с которым все, в том числе и Вольфганг, выпили водки. Потом все курили, а Вольфганг сказал, что бросил. Он и правда бросил уже много лет назад, но вдруг, при виде дымящихся в пальцах сигарет, ему тоже захотелось покурить. Хмельные мысли путались, он не мог понять, как он будет курить, а тем более просить сигарету, если только что сказал, что бросил.

«Пойду на улицу», – решил он и, покачиваясь, направился к двери.

В летней прохладе, провожая тусклым взглядом проезжающие машины, стоял этот польский режиссер, Рафал, и отрешенно курил.

«Молодость», – снова пьяно подумал Вольфганг, чему-то обрадовавшись. Ему хотелось сказать ему что-нибудь такое, помочь советом, ободрить…

– Не угостите сигаретой? – немного несвязно произнес он, и режиссер не глядя вытащил пачку с зажигалкой и протянул.

– Фильм… понравился? – безучастно спросил он. – Я его монтировал. Понравился?

– Да… да… Только… о чем он все-таки?

Режиссер не ответил – он глядел куда-то мимо и, казалось, сильно сжимал зубы.

– Где же твоя девушка? – спросил Вольфганг, прикуривая.

– Девушка внутри, – ответил режиссер, и тут Вольфганг подумал, что ведь она, возможно, обманывает режиссера, что тот ничего не знает. «Бедный парень», – подумалось вдруг, и он заговорил заплетающимся языком:

– Ты с ней… с девушкой этой, поосторожнее… Она знаешь какая… Знаешь, что делает… – И осекся, потому что режиссер повернулся и посмотрел на него. Глаза были уже не мутные – а бездонно черные, две ямы, и на молодом остром лице, в углах побелевших сжатых губ, читалась бешеная ненависть.

– Я знаю какая. Я даже знаю, откуда это вам известно… Вы нехорошо выглядите, – заметил он с удовлетворением, – очень нехорошо…

И как только он это произнес, Вольфганг снова почувствовал, как растет и болит внутри него что-то чужеродное. И вдруг понял, что все это время оно никуда не девалось, было там, просто алкоголь притупил чувства.

– Ну да вот… болит… – махнул Вольфганг свободной рукой, очертив дугу где-то в районе живота.

– Это хорошо, что болит. Вы умрете, – режиссер смотрел на него в упор, и в черных глазах читалось презрение, – мучительно умрете. И на свете будет одним извращенцем меньше.

Вольфганг затянулся сигаретой, потом, не в силах выдержать взгляд молодого режиссера, еще и еще… И вдруг в желудке что-то поднялось, заклубилось, стальная пружина словно сжалась и разжалась, полоснув по стенкам. Вольфганг качнулся, бросил сигарету и, зажимая рот, побежал в туалет. В туалете он рухнул на пол рядом с унитазом, и его вывернуло пахнущей коньяком жидкостью, так, что в желудке что-то екнуло и сжалось.

– Черт, не ел ничего, – бормотал Вольфганг, и новый, а потом еще и еще позыв накатывал, его очень громко тошнило, возможно, всем посетителям туалета было это слышно. – Щенок, сопляк, будет мне сказки рассказывать! – ругался он, вспоминая режиссера. – Нашелся тоже… борец за правду…

Коньяк уже давно весь вышел, пошла желчь, внутри схватывало, при каждом позыве он сгибался и корчился, будто кто-то бил под дых. Просветами становилось лучше, Вольфганг успокаивался, пытался распрямиться – но волна накатывала снова.

– Дерьмо, – методично ругался Вольфганг, – дерьмо, дерьмо, дерьмо!

Потом его вдруг вывернуло с какой-то особой силой, он поднял голову, и вокруг все поплыло – в унитазе была черная венозная кровь с какими-то комками, кровь была и на пиджаке Brioni, и осталась на руке, когда он провел по подбородку. Из последних сил Вольфганг рванулся к двери, открыл ее и упал. Снаружи стоял турецкий консул, видимо уже давно прислушивавшийся к происходившему за стенкой.

– Врача! – хрипло попросил Вольфганг, теряя сознание. – Вызовите врача!

* * *