Дорогая Венди

В последующие дни они говорили друг с другом – сначала застенчиво, потом более свободно. За завтраком, пока они пили чай, Нед признался, что хотел бы когда-нибудь завести ребёнка, и Венди почувствовала, как что-то затрепетало между грудью и животом. Она раньше никогда всерьёз не думала о возможности стать матерью по-настоящему, но теперь в ней расцвела надежда. Со дня свадьбы они сдержали обещание, что дали друг другу, когда познакомились: они подружились. Ещё они были мужем и женой, но не так, как полагал остальной мир.

– Тебе бы больше понравилось, если бы у тебя была своя жена? – просто, бесхитростно спрашивает Мэри, и в наклоне её головы, во внимательных глазах – только любопытство, а не осуждение; Венди вскидывает голову.

Вопрос так близок к её мыслям – и очень далёк. Любовь, семья – эти слова, как и слова «муж» и «жена», – всё это такое опасное. Та жажда, то чувство, что чего-то не хватает, которое Венди ощущала месяцами с самой свадьбы и до сего дня, указывают Венди, чего именно, но это желание она не может облечь в слова.

Её рука нечаянно дёргается и задевает столик между креслами – он покачивается и хоть не падает, но ужасно грохочет в тишине. Венди знает, что в лечебнице есть женщины, которые оказались здесь только за то, что любили друг друга, как Генри и Нед. Ей плохо оттого, что мир может быть так жесток, но всё-таки она знает многих женщин, которые тайно нашли любовь здесь, стали друг другу жёнами в сердцах и в мыслях, жёнами во всех смыслах, спрятавшись от бдительного ока мира.

Венди ищет надежду на лице Мэри, сама разрываясь между надеждой и ужасом, но не находит там никакого ожидания. Её заполняет облегчение, и она чувствует тот же самый трепет, как когда Нед сказал, что хочет ребёнка. Она любит Мэри, хоть в этом она уверена. И она полюбит Неда. Но быть кому-то женой она готова только на словах.

Осознание этого падает с глухим стуком. Если Венди скажет всё прямо, она потеряет Мэри? А Неда? В то же время молчать кажется невозможным. Она не может выдать Мэри тайну Неда, но свою – может.

– Я не думаю… – Венди вновь сомневается.

У неё нет слов для того, что она пытается выразить. Она знает, что есть и другие мужчины, как Нед, есть другие женщины, такие, как женщины из лечебницы, их зовут больными и греховными, чокнутыми и неправильными. Но повсюду она видит только мужчин и женщин, счастливых мужей и жён – по крайней мере, мужей и жён, которые делают вид, что счастливы. Семьи. Дети. Как её собственная семья – мама, папа, она, Майкл и Джон.

Только мамы и папы давно уже нет, а Майкла всё равно что нет – тело вернулось с войны, полное призраков. Она хочет вернуть то, что у неё было до всего этого, – семью, дом, полный радости и смеха, люди в котором заботятся друг о друге. Если Мэри может принять возможность того, что Венди нужна жена, если сердце Неда принадлежит другому, но он всё равно как-то любит и её, то, может, и такое тоже возможно.

Венди закрывает глаза. Она вновь ребёнок, что стоит на подоконнике, держа за руку Питера. Небо раскинулось над ней, и она вот-вот сделает шаг, чтобы взлететь или упасть. Сердце переполнено и готово взорваться. Всё внутри приказывает молчать, но если она не заговорит, она никогда больше и не приблизится к счастью.

– Не думаю, что я создана для такого рода любви. – Венди открывает глаза, сглатывает. Горло болит. Это сложно – говорить вслух. – Не для такой любви, какую обычно имеют в виду, когда говорят о браке.

Слова путаются в глотке, и она вновь сглатывает.

– Но… – Слова всё не идут, они всё не те, но она заставляет себя продолжать: – Я верю… Что… Мне кажется, что в мире больше видов любви, чем те, о которых обычно говорят вслух. Я люблю тебя.

Она встречает взгляд Мэри, отчаянно надеясь, что та поймёт.

– И со временем я смогу полюбить Неда. Я хочу… Хочу, чтобы мы все были вместе, одной семьёй.

Она изо всех сил ищет на лице Мэри хоть какие-то следы того, о чём она думает. Мир уходит из-под ног. Венди в свободном падении, и она больше не помнит, как летать.

– Я хочу, чтобы ты была с нами, но ещё больше я хочу, чтобы ты была счастлива. Чтобы ты получила всё, что захочешь, даже если ты хочешь жить отдельно от меня. – Слова, наконец, иссякают.

Она чувствует, что вот-вот расплачется, и в то же самое время – что она пуста и иссушена. Может быть, ей действительно самое место здесь. Может, она и правда чокнутая, но не по тем причинам, о которых думали Джон и доктор Харрингтон. Это удивительно, и, возможно, её приучали верить в другое, но она может понять, как мужчина любит мужчину, а женщина – женщину. Но не любить никого? По крайней мере, не влюбляться? Не испытывать тот отчаянный трепет, тот миг, когда сердце то колотится, то замирает, о котором так часто писали поэты?