Дороги товарищей

Пел, заливался милицейский свисток, но теперь даже все милицейские свистки города не могли бы остановить Аркадия. Он со скоростью пассажирского экспресса домчался до поворота, врезался грудью в упругий, до сияния раскаленный солнцем воздух переулка и, перемахнув через забор, — какой классический, достойный незаурядного спортсмена прыжок! — скрылся в саду. Теперь он был спасен!

Впрочем, сад был чужой, и Аркадию здесь тоже следовало поостеречься. В саду росли яблони. В августе, сентябре этот сад — райское местечко. Теперь же июль, яблоки не больше грецкого ореха…

Не рви, Аркадий… Молодец! Не ходи к парничкам. Стоит ли разменивать свою доблесть на огурцы? Видишь на противоположной стороне дыру в заборе? Иди туда. Вот так. Лезь. Смелее, смелее, на улице никого нет. До свиданья, Аркадий!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

СЕМЬЯ ЩУКИНЫХ

?

Борис был моложе Шурочки всего на один год, а в семнадцать-восемнадцать лет эта разница почти ничего не значит. О каком-то влиянии старшего на младшего тут и говорить не приходится, тем более, если младший — брат, и в свои неполные семнадцать лет — человек серьезный и уже воображающий себя вполне самостоятельным. Сестре, может быть, и хотелось заставить его подчиниться, но это было не в ее воле. Брат уже перестал быть мальчиком, ростом он на целую голову выше ее, — статный, широкоплечий. Уже заглядывает в зеркало, старательно утюжит ладонями и без того острые складки брюк. Ого! Шурочка понимает: если брат закручивает свои непослушные вихры в замысловатые крендели, значит неспроста… Попробуй-ка упрекни, пристыди или урезонь такого, если у самой в глазах так и скачет озорной огонек детства.

Однако, входя в роль старшей сестры, Шурочка время от времени пыталась давать Борису кое-какие советы. Строптивый брат кривил губы, насмешливо смотрел на сестру, и разговор кончался обыкновенной ссорой.

— У-у, ежик! — со слезами обиды возмущалась сестра. — Был бы ты года на три моложе меня!

— Я бы умер с горя, если бы стал моложе, — не сдавался брат. — Ты бы из меня веревочки вила.

— Ты не любишь, даже не уважаешь меня! — продолжала Шурочка.

— За что же уважать тебя, злючку такую? — оправдывался Борис.

Ни отец, ни мать не вмешивались в их «распри».

Отец, Сергей Васильевич, большой и сутулый, моложавый на вид, с нетерпеливыми движениями, даже считал, что в молодости крупно поспорить — полезно: принципиальность развивается.

— Не мешай ты им, мать, дай всласть высказаться, — просил он жену, энергичную и крутую, когда она пыталась мимоходом усмирить «молодых петушков». — Брат с сестрой ссорятся, только тешатся, — внушительно заключал он, переиначивая старую пословицу.

В доме Сергей Васильевич пользовался незыблемым авторитетом, и каждое его слово считалось непререкаемым. Он говорил неторопливо, словно боясь обронить лишнее, ненужное слово. Скажет фразу — подождет, убеждаясь, должно быть, услышали его дети или нет, а потом, если обстоятельства не требуют длительной беседы, добавит еще пару слов. Эти заключительные слова часто имели свойство поднимать в груди Бориса и Шурочки бурю покаянных чувств.

Если же отец считал, что несколько слов не помогут излечить замеченную дурную наклонность сына или дочери, — любая домашняя работа откладывалась в сторону. Минут пять он задумчиво крутил усы и лишь после этого спокойно говорил:

— А ну-ка, Борис (или Шурочка), давай потолкуем.

Действовал он не в упор, не с плеча, как Марфа Филатовна, а по-своему, не подавляя детей своим авторитетом, а убеждая их. Иной раз, когда Борис или Шурочка забывали в мирной беседе о своей провинности, Сергей Васильевич, словно невзначай, бросал слово, которое метко определяло сущность неправильного поступка.

Оно, это неожиданное слово, в устах отца приобретало особый смысл и запоминалось надолго.

Как многие люди, имеющие большой жизненный опыт, отец не пытался мелочно опекать детей и жене советовал меньше вторгаться в их жизнь. Но внешне равнодушный к повседневным заботам Шурочки и Бориса, он на самом деле каждую минуту внимательно приглядывался к ним и, когда требовалось, мог взглядом или даже покашливанием предупредить ребячью глупость.

Больше всего на свете Сергей Васильевич не любил в людях лжи, зазнайства, слабохарактерности. Воспитывая детей, он хотел не только видеть их людьми самостоятельными, но, самое главное, честными и принципиальными, волевыми людьми. Он хорошо понимал их и знал, что несмотря на серьезные различия в характерах (Шурочка была девушка бойкого, веселого, общительного нрава, Борис, наоборот, как мы уже знаем, был тихий, застенчивый, даже робкий мальчик), их связывает общность стремлений, любовь к природе: сестра и брат мечтали о покорении стихий.