Дороги в горах

Немало размышлений у Сенюша вызвала его поездка к старшему сыну Андрею, который работал в МТС. Их разделяло каких-то пятьдесят километров, но старик не видел сына больше пяти лет. Мать наведывалась к нему часто. В свободное от школы время гостил у брата Колька. Андрей тоже несколько раз приезжал вместе с семьей в родное Шебавино, но Сенюш в это время, как на грех, находился далеко в горах. И вот две недели тому назад приехал колхозник и передал, чтобы Сенюш сейчас же отправлялся домой: председатель требует. Больше колхозник ничего не сказал, а в ответ на вопросы пожал плечами:

— Видать, нужно…

Сенюш тогда рассердился на колхозника, счел его в душе бестолковым, а теперь старику смешно за свою досаду; посыльный, конечно, знал об умысле председателя, но намеренно не выдал его.

Сенюш, удобно поджав ноги, сидит под высокой в зеленоватых прожилках скалой. Рядом лежит Барс. Его настороженные уши улавливают малейший шорох спокойной тайги. Сверху Сенюшу хорошо видно мирно пасущихся среди тарнача[6] сарлыков. Старик довольно смотрит на кудрявый белесый дымок маленького костра и вспоминает, как он пришел к председателю…

— Эзендер!

— Здравствуй, здравствуй, Сенюш!

— Зачем звал, Григорь Степаныч?

— Да ты садись… У тебя, наверное, табак хороший? Угости…

Старик положил на стол потертый кожаный кисет, но сам закуривать не стал. Присел на скамью, нетерпеливо выжидая, когда председатель откроет причину столь необычного вызова.

— У тебя старшего сына как звать?

— Григорь Степаныч, как не помнишь Андрея? — с обидой спросил в свою очередь Сенюш. — Он бригадиром у тебя работал, в правлении состоял.

Председатель отмахнул от себя клубы сизого дыма.

— Я-то не забыл, а вот ты забыл, кажется… Пять лет не виделся с сыном. На что это похоже? Вчера звонил Андрей. Говорит, хоть под конвоем, но посылайте ко мне отца. И не пробуй возражать. Сегодня автобус уже ушел, а завтра я сам посажу тебя в него. Вот так.

Сенюш, чтобы сдержать вспыхнувшее раздражение, сунул в рот пустую трубку. Его так и подмывало заявить, что слова председателя плохие. Он, Сенюш, отвечает за сарлыков. Перед всем колхозом отвечает. А сын никуда не денется. Подумаешь, пять лет… Молодой, ничего с ним не станется. Только лежебока может сменять работу на чай и араку. Но Сенюш ничего не сказал своему старому дружку Григорию Степановичу. Он лишь тяжело вздохнул и набил трубку. Раскурил ее, прижимая закопченным до черноты пальцем взбугрившийся табак. Когда после нескольких затяжек на душе отлегло, Сенюш, глядя вниз, заметил:

— Хитришь ты, Григорь Степаныч, вроде лисы. Раньше таким не был, ага…

— По нужде, Сенюш… Иначе с тобой ничего не получится. Ты на медведя стал похож, так бы и сидел в тайге. Келемчи вот говорила… Вижу, не хочется тебе ехать. А почему? Забудь на это время сарлыков. Не твоя забота.

— Зачем так сказал, председатель? А если что случится — чья беда? Разве мое сердце не должно болеть о колхозных делах? Ты сам об этом говоришь на собраниях.

Кузин поскреб рыхлую щетинистую щеку, с досадливым удивлением покосился на старика. Вот пристал, не отвяжешься. Ему лучше стараешься сделать, а он виноватого ищет.

— Человек за тебя остался надежный. Все хорошо будет. Утром отправляйся, — улыбкой председатель постарался скрыть нотки раздражения в голосе. — Счастливо.

Старик пожал руку председателя и ушел с чувством обиды в душе. С этим чувством и отправился утром к сыну.

В автобусе Сенюш увлекся созерцанием родных, известных с далекого детства мест. Каждый лог, ручеек, дерево наводили на волнующее воспоминание. «На этом склоне стоял березник, — думал он, — густой березник. А вот там, под горой, увидел в первый раз Келемчи». Сенюш, стараясь отчетливей представить прошлое, прикрыл глаза, потом открыл и их и незаметно взглянул на сидевшую напротив девушку. Она чем-то напоминала утреннюю росу, озаренную первыми лучами солнца. Вот и Келемчи была такой. И если бы тогда сказали, что у нее одрябнут щеки, выпадут зубы, а черные густые волосы станут похожи на истертую мочалку, — они долго бы смеялись над таким человеком. Тогда им казалось, что дряхлая старость не пристанет к ним, они всегда будут красивыми и сильными. А она пришла так, как приходит после лета зима, и хотя он, Сенюш, бодрится, но прежнего не воротишь.

Старик опять взглянул на девушку, вспомнил Клаву, и в нем проснулась и заговорила затаенная думка — увидеть Клаву в своем доме. Счастье сына, красота и теплое сердце невестки разве не согрели бы старой жизни его и Келемчи? Только, кажется, не бывать этому: Колька, кроме тракторов, знать ничего не хочет.