Дороги в горах

«В тот день я не мог смотреть тебе в глаза, — писал Игорь. — Понимаешь, Клавочка, не мог… Было ужасно досадно, что так глупо рухнули наши мечты, и мне казалось — причиной всему я. Ведь я сдал хуже тебя, а прошел… Я думаю, ты поймешь мое состояние и простишь. Я приходил к тебе на второй день, но ты уже уехала. Я так жалел! Ты была, наверное, ужасно расстроена, а теплого слова сказать некому.

Как чувствуешь себя теперь? Что думаешь делать? Не собираешься ли на ферму? Откровенно говоря, мне не особенно хочется, чтобы ты там работала. Можно найти более подходящее место. На будущий год надо приложить все усилия, а в институт поступить.

Пиши обо всем откровенно».

«Смешной, — думала Клава, снова и снова перечитывая письмо. — Конечно, надо было прийти. Считает себя виновным. Уж видно, не суждено нам вместе учиться».

* * *

Утром Клава написала ответ. Она подробно рассказала, как пришла с танцев, как разбила стакан, как дрожащими пальцами вскрыла конверт. Но потом спохватилась: «Зачем? Чересчур прямо. Еще подумает, что я без него жить не могу. Он ведь такой».

Клава порвала письмо и вынула из тетради новый лист. На этот раз ей показалось, что письмо получается сухим, почти официальным. Игорь может обидеться и совсем не ответить.

И только третьим вариантом Клава осталась довольна. Она написала — Игорь сглупил, что не пришел тогда к ней. И какая может быть обида? Конечно, очень досадно: так надеялась… Но при чем здесь он? Уж не думает ли Игорь, что она завистница? Наоборот, она очень рада за него. А ей, наверное, не придется осуществить свою мечту. Дедушка Сенюш сказал, что счастье не только в институте… Как видно, придется искать его здесь, в Шебавине.

«О работе думаю, но пока ничего не решила. Ужасно скучно. Вчера в первый раз за все время ходила с Колей Белендиным на танцы.

Часто вспоминаю, как мы ели в садике дыню. Счастливое время. Как оно скоро прошло!

Желаю тебе успехов в учебе и вообще в жизни, думаю, что ты не скучаешь, ведь Верхнеобск — не Шебавино, к тому же родной тебе…»

…Опустив в почтовый ящик письмо, Клава бесцельно зашагала по улице. Солнце смотрело на землю с ласковой материнской улыбкой. Тончайшие нити паутины серебрились в прозрачном неподвижном воздухе.

Она пришла на реку. Ей казалось, что повеселевшие горы дружно надвинулись на Шебавино. На склонах, среди сочно-зеленого ельника, неприветливого кедрача и кряжистых лиственниц то здесь, то там буйными кострами пылали осины, рдели березы.

Клава долго любовалась осенней тайгой, а потом вдруг рассмеялась и пошла в детский сад.

Зина сидела на лавочке, подставив солнцу лицо. Увидев Клаву, она не удивилась и ничего не сказала, а только улыбнулась и подвинулась, освобождая место на коротенькой лавочке.

Ласковое тепло не располагало к разговору. Они молчали, наблюдая за играющими в песке детьми.

Так прошло несколько минут.

Подбежала лобастая девочка лет шести.

— Зинаида Степановна, а у Москвы лицо есть?

— Что? Лицо? — Зина немного задумалась. — Нет, Света, Москва — город…

— А почему Москва улыбается нам? По радио так поют…

— Света, Москва — очень большой и красивый город. В нем весело жить. Вот поэтому и говорят, что Москва улыбается нам.

Девочка, сосредоточенно думая, медленно отошла. Зина проводила ее взглядом, потом обратилась к Клаве:

— Не поняла?

— Не знаю. Пожалуй, нет…

— Нет, конечно… Ну, а как объяснить? А у тебя произошло что-то хорошее?

Клава смутилась.

— Почему так думаешь?

— Я сразу заметила. Скажешь — нет?

— Не знаю… Возможно, погода хорошая, поэтому…

Ее так и подмывало сказать: «Правда, Зина, правда, дорогая… Я получила от Игоря письмо. Ты не представляешь, какая это радость». Но она ничего не оказала.

Где-то над головой курлыкали журавли.

— А я перед твоим приходом о Федоре думала, — Зина смахнула с лица осевшую паутину. — Вчера зашел в колхозный свинарник и накричал там. Говорит, как можно дойти до такого: свиньи по уши в грязи. Дома весь вечер махал руками… Потом ушел в правление. Вернулся и опять шумел! Все доказывал нам, что такое отношение к животным — преступление. Беда с ним.